Симфония «Пятой Империи» - Александр Проханов

Машинный зал – длинный драгоценный кристалл, врезанный в шершавую громаду плотины. Легкая хрустальная оранжерея, в которой незримо расцветают волшебные цветы, отделенные хрупким стеклом от морозного пара, жестоких наледей, угрюмых воронок реки. Пространство зала накрывают кружева лучистой стали, сквозь которую летят невесомые световые потоки. Пол выстлан блестящим гранитом и мрамором, стерильно-чистый, в переливах прозрачного света. Углубленные в невидимых чашах, слабо гудят и рокочут, наполняют воздух едва различимой вибрацией четыре агрегата – как колокола на невидимой звоннице. Ощущение храма, святилища, где витает дух техносферы. Архитектура, в которую облекаются четыре мистических алтаря, где трепещут электрические херувимы. Людей не видно. Лишь на диспетчерском пульте перед электронным табло два оператора наблюдают параметры станции, – пульс агрегатов, биения токов, напор воды. Мерцают индикаторы, нежно горят изумрудные и алые линии. Электронная икона, на которую молятся жрецы великолепного храма, взывают к электрическому богу. Нажатие компьютерной клавиши, и громады турбин меняют скорость и мощь. Станция, как межпланетный корабль, с ревом идет в мироздании. Изощренная техника сливается с дикой природой. Мегамашина взаимодействует с человеком. Планетарные силы управляются давлением кнопки.

В удаленной части зала зияют в основании две пустые чаши, как незаполненные проемы звонницы. Ждут колоколов. Туда через год опустят тела турбин, окунут генераторы. В водостоки хлынут студеные воды, взыграют колокола, наполнят станцию священной музыкой техносферы. Станция – консерватория, где исполняются божественные фуги, льются вселенские звоны. Люди в поселке, медведи в тайге, лазурная сойка в прозрачном небе слушают музыку электричества.

В середине 80-х стройка продолжала расти. Шли составы с горючим и техникой. Наращивались коллективы строителей. Возводилось жилье для рабочих. Рождались в поселке дети. Совмин включил стройку в число важнейших. Финансы текли рекой. Под будущую станцию на Дальнем Востоке планировалось строительство шахт, обогатительных комбинатов, новых городов и заводов, исчислялся прирост населения. Но незримая тень легла на страну. Маховик экономики начинал замедляться, увязал в застывающем месиве, все труднее проворачивался в гигантском вареве изнуренного народного хозяйства. Умирали один за другим генсеки. Захлебнулось «андроповское ускорение». Застрекотала, засвистела на все лады залетевшая в Кремль цикада – Горбачев объявил «перестройку». Шли выборы, демонстрации. Царили «демократизация и гласность». Азербайджанцы убивали армян. Сверкали в Тбилиси лопатки десантников. И было не до лопаток турбин. Вся энергия нации уходила в распри и дрязги. Замедлялось развитие, разрушалось управление. Кооперативы, как прожорливые пиявки, отсасывали ресурсы, обесточивали госсектор.

Бурейская стройка замирала. Прерывалось финансирование. Лихорадили поставки. Усилия Министерства, рвение инженеров, зовы о помощи управленцев падали в пустоту, в зловещий омут, куда обваливалась страна. Недостроенная плотина была как одинокий зуб в каменных деснах скал. Дико неслась река, и в ней, среди проклятий и ропота, кружились обломки «советской цивилизации» – канул ГКЧП, Ельцин взбирался на танк, случилась «беловежская жуть». Стройка, еще недавно полнокровная и горячая, наполненная мощью и растущей жизнью, теперь лежала, как раненый зверь, бессильно вздрагивая обескровленным телом. Как и вся страна, разрубленная на части упавшим на нее топором.

Станция окружена лучистым серебром высоковольтных линий, струнами проводов, стеклянными сервизами изоляторов. Кажется, по сопкам бегут, подпрыгивая, прозрачные великаны, передают друг другу невесомые чаши, полные играющих светоносных энергий.

Далекие Благовещенск, Владивосток и Хабаровск, Комсомольск-на-Амуре и Магадан пьют из этих прозрачных чаш. Сосут Бурейскую ГЭС, как матку. Теребят ее алюминиевые соски.

Станция сопряжена с энергосистемой при помощи распределительных устройств, «подстанций», трансформаторных батарей. Одно устройство – открытое, на заснеженном поле, сочетающее генераторы с ЛЭП-220. «Дедовское», из «прошлого века». Другое – ультрасовременное, закрытого типа. Высокий стальной ангар, свинченные лакированные трубы, комнатная температура, запах сладких лаков. Система герметична, компактна, сверхнадежна. Изготовлена в Швейцарии. Куплена станцией на конкурсной основе, когда, торгуясь с фирмами, удалось сбить цены, приобрести первоклассное изделие западных высоких технологий. Устойчивое к перепадам температур. Не требует кропотливого обслуживания. Долговечность – полвека. Пример того, как западные технологии участвуют в экономическом возрождении России. Трансплантация органов – из живого, цветущего тела западной индустрии в утомленную плоть изношенной русской энергетики. Здесь, на Бурее, не экономят на дорогой зарубежной технике. Подъемные краны, бульдозеры, высоковольтные кабели – их эксплуатация требует высокого мастерства, новой индустриальной культуры, которой овладевают рабочие и инженеры. Эти швейцарские контактные устройства, английская электроника, немецкие кабели – симбиоз двух цивилизаций. Русской, полуразрушенной, остановившейся в развитии двадцать лет назад. И западной, модернистской, обогнавшей нас на десятилетия. Вот так же Петр Первый завозил в Россию голландские инструменты и английские навигационные приборы, создавая армию и флот. Так же Сталин закупал английские станки и американские заводы, заставляя их работать на страну, на оборону, на будущую Победу.

Над Россией вставала черная заря ельцинизма. Бурейская стройка, как и тысячи других уникальных объектов «советской цивилизации», попала в зловещую, затмевающую солнце тень. Финансирование прекратилось. Остановились поставки. Зарплата задерживалась на несколько месяцев. Громадный, еще недавно энергичный, спаянный коллектив стал распадаться. В нем поселились болезнь уныния, вирус отчаяния, бацилла неверия и ропота. Люди бросали безденежные места. Поодиночке, семьями, бригадами, целыми управлениями покидали Бурею. Улетучивались в сумрачных пространствах в поисках заработков. Так армию, попавшую в «котел», еще живую, состоящую из дивизий, частей, обладающую артиллерией и танками, возглавляемую командирами, охватывает паника, предчувствие разгрома. И разгром наступает.

Все, что недавно кипело, рапортовало о тысячах кубометров бетона, об освоенных денежных средствах, о сроках будущих пусков, теперь сгнивало, тлело, источало чахоточный дух. В поисках денег недавние передовики и ударники разворовывали технику, меняли ее на водку. Чтобы прокормиться, вчерашние бетонщики и бульдозеристы становились браконьерами. Уходили в тайгу, били кабаргу и изюбрей, глушили взрывчаткой рыбу. Стройка была малой копией гигантской страны, которая распадалась и гибла.

Здесь, на Бурее, бились за копейку, за буханку хлеба, искали, чем накормить детей. Здесь гибло великое начинание, грандиозное «общее дело». Индустрия скатывалась к неолиту. Мастера производства превращались в первобытных охотников. А в Москве осуществлялись «великие реформы». Рухнули «вклады» в Сбербанке, превратив народ в голытьбу. Яркий, насмешливый, ядовитый, словно огненно-рыжий бес, расплясался-разыгрался ваучер. Залоговые аукционы, великое изобретение шулера, проглотили обещанный народу достаток. Ловкачи и плуты сколачивали баснословные состояния и «уводили» их за рубеж. Казна опустела, обрекая на смерть народное хозяйство. Все деньги становились добычей алчного «новорусского» клана. В тот жуткий 93-й, когда на мертвую стройку падал первый октябрьский снег, покрывая белизной ржавую технику, раскисшие дороги, полумертвый поселок строителей, в Москве танки Ельцина били по Дому Советов, горел Парламент, горела страна, горело великое, невозвратное прошлое.