Западнорусская Атлантида. Белоруссия на картах Русской цивилизации - Всеволод Владимирович Шимов

стран и народов, как географически близких и цивилизационно родственных, нарастающее воздействие со стороны западного мира становится неизбежностью.

В языковой сфере это выразилось в проникновении заимствований из западноевропейских языков, что было рассмотрено выше на примере русского языка.

Особенностью этого процесса в Западной Руси стало то, что она на несколько столетий оказалась в зоне фактически монопольного доминирования польского языка и культуры. Пожалуй, столь длительного и монопольного воздействия со стороны чужого языка не испытывал больше ни один народ Slavia Orthodoxa, и в этом уникальность языковой ситуации в Западной Руси.

Не менее значимым является и факт близкого лингвистического родства, что делало польское влияние особенно масштабным.

Таким образом, отличительной характеристикой белорусского и украинского наречий становятся не только присущие им уникальные особенности фонетики и фразеологии, развившиеся по внутрилингвистическим причинам, но и мощное влияние польского языка на их лексику. Именно эта черта наиболее резко отличает современные белорусский и украинский языки от русского и, напротив, сближает их между собой (порядка 90 % общей лексики).

Полонизация письменного западнорусского языка становится очевидной к середине XVI века. Разумеется, это касается в первую очередь светских сфер применения: делопроизводство, частная переписка, летописание.

Политически привилегированное положение польских элит уже само по себе повышало значение и престиж польской культуры в глазах, прежде всего, западнорусской аристократии, стремившейся войти на равных с поляками и литовцами в политический класс литовско-польского государства.

Закономерным итогом этого стала полная полонизация высшего сословия Западной Руси, смена его национально-культурной идентичности с русской на польскую.

Этот процесс в основных чертах завершается в XVII–XVIII веках, однако он имел переходную стадию, когда западнорусская аристократия, еще не утратив русскую идентичность и даже оставаясь в православии, уже находилась под сильным польским влиянием, что, естественно, вело к массированной инфильтрации полонизмов как в разговорную речь, так и в письменный язык.

Языковая полонизация охватывала не только аристократию, но и все сословия западнорусского общества, включая простолюдинов. Как отмечал Е. Ф. Карский, «естественно, простой народ прислушивался к речи дворянства, администрации, духовенства, отчасти школы, незаметно для себя воспринимал чужие слова, строй речи, иногда даже и звуки»{26, c. 134}.

Немало способствовало этому сложное положение, в котором оказалась православная церковь на западнорусских землях.

Если в Московской Руси православная церковь оставалась оплотом и опорой государственности, что, в частности, позволяло поддерживать престиж и влияние церковнославянского языка, то в Западной Руси православные находились на правах «терпимой» конфессии, нередко материально зависимой от патронов-иноверцев.

Такое положение вело к материальному оскудению церкви, малограмотности духовенства, что также способствовало постепенному упадку старой «славенорусской» традиции, которая, таким образом, оказывалась неспособной противостоять напору полонизации. Более того, привилегированный статус польского языка к XVII веку уже воспринимался на Западной Руси как само собой разумеющийся, поэтому православные в полемике с католиками и униатами сами нередко прибегали к посредству польского языка. Введение унии, находившейся под все возрастающим воздействием польского костела, еще больше подрывало позиции старорусской письменности, основанной на традициях Slavia Orthodoxa.

Эволюцию письменного западнорусского языка в XVI–XVII веках наглядно отражают летописные источники Западной Руси. Так, памятники, созданные до середины XVI века, написаны в основном в русле древнерусской традиции. В них сильно влияние церковнославянского языка и практически отсутствуют полонизмы и белорусские диалектные особенности.

В соответствии с древнеправославными традициями, летоисчисление ведется «от сотворения мира». Для описания событий по годам используется, опять же, церковнославянская формула «в лето такое-то» (напр., в лето 6367 и т. п.). Таковы, например, Никифоровская, Слуцкая, Супрасльская, Румянцевская, Евреиновская летописи{27}.

В некоторых из них уже ощущаются те трансформации, которые происходили в западнорусской культуре под влиянием Польши. Появляются немногочисленные пока полонизмы, летоисчисление в ряде случаев приводится как «от сотворения мира», так и на европейский манер «от Рождества Христова» (в России, напомним, окончательный переход на летоисчисление «от Рождества Христова» состоялся только в 1700 году); начинает ощущаться диалектное влияние (например, характерное для белорусских говоров отвердевшее р). Тем не менее, в общем и целом эти памятники принадлежат к той старорусской традиции, естественным прямым продолжением которой сегодня является современный русский язык.

Примечательно, что и язык изданий русина-католика Франциска Скорины также находился в русле старорусской традиции с ее сильным церковнославянским влиянием. Так, по признанию современного белорусского историка Олега Дерновича, которого сложно упрекнуть в общерусских симпатиях, в лексике изданий Скорины «церковнославянские языковые черты достигают 63,4 %, белорусизмы — 36,6 %»{28}.

Причем то, что современный историк называет «белорусизмами», в большинстве случаев является полонизмами, уже начавшими проникать во времена Скорины в западнорусскую речь.

Тем не менее, все эти данные говорят о том, что, несмотря на смену конфессиональной принадлежности и многолетние скитания по Европе, Скорина оставался человеком русской культуры и в своих изданиях ориентировался на современную ему русскую письменную традицию.

Памятники рубежа XVI–XVII веков (Баркулабовская, Острожская летописи, Диариуш Афанасия Филипповича и прочие) в языковом отношении представляют совсем иную картину. Их язык представляет собой микс из церковнославянизмов, полонизмов, а также местной разговорной лексики. Летоисчисление в них идет исключительно «от Рождества Христова», что является верным признаком возросшего европейского влияния, церковнославянская формула «в лето такое-то» заменяется полонизированной формой «року такого-то» (року 1605 и т. п.).

Посредством польского языка (а в ряде случаев и напрямую) в западнорусские диалекты проникают и многочисленные заимствования из других западных языков — прежде всего, латыни и немецкого. Распространению германизмов, очевидно, немало поспособствовало введение на Западной Руси Магдебургского права, принесшего с собой и соответствующий пласт лексики.

Таким образом, и письменный западнорусский язык, и разговорные диалекты обретали все больше черт подобия с западнославянским (польским) языковым пространством.

Резко снижается значение церковнославянского языка как эталона и источника заимствований, место которого занимает польский. Западнорусская речь насыщается полонизмами, которые представляли собой как заимствования из непосредственно польской/западнославянской лексики, так и пришедшие посредством польского латинизмы и германизмы и, в меньшем количестве, заимствования из других западных языков.

Эти процессы приводят к тому, что, как писал Карский, на поздних этапах своего существования западнорусский письменный язык представлял собой, по сути, польский текст, переложенный на кириллицу.

На Московской Руси для ополяченного письменного западнорусского языка в XVII веке возникает специальный термин — «белорусское письмо» (оговоримся, что в то время под «белорусцами» в Москве понимали все русское население Польши и Литвы, поэтому ассоциировать термин «белорусское письмо» с современным пониманием белорусского языка некорректно), для которого в Посольском приказе даже существовали переводчики, перелагавшие западнорусские тексты на московский канцелярский язык.

Однако уместно ли в связи с этим говорить о распаде единого культурно-языкового пространства Руси, как это нередко делается сегодня?

Попытки увидеть языковую эволюцию восточных славян