Умереть в Париже. Избранное - Кодзиро Сэридзава

С приближением экзаменов в Первый лицей я испытывал всё большее беспокойство. Мой старший брат передал туда моё заявление. Но по силам ли мне сдать экзамен? А если и сдам экзамен, буду ли зачислен? А если буду зачислен, откуда возьму деньги на обучение?

Из окна классной комнаты была хорошо видна Фудзияма. Пока ученики отрабатывали написание иероглифов, я рассеянно стоял у окна и смотрел на неё. "Ну что ж, господин Нисияма, вот и я стал замещающим учителем!" — горько усмехался я про себя. Я получил у директора разрешение поехать в Токио для сдачи экзамена. Бабушка была уверена, что я доволен работой в школе, поэтому, когда я сообщил ей, что собираюсь в Токио, она чрезвычайно удивилась:

— Неужто тебе опять надо учиться? Только я порадовалась, что ты стал учителем, выбился в люди, и на тебе — опять в ученики!

Говорила она шутливо, но в словах её чувствовалась печаль.

— В Токио, говорят, трамваи носятся туда-сюда, так что уж ты будь, пожалуйста, поосторожнее, смотри по сторонам, не то раздавят! — наставляла она меня, на ощупь помогая укладывать чемодан.

С тревожным сердцем, переполненный честолюбивыми мечтами, я сел на поезд, отправлявшийся в Токио.

1

В сентябре пятого года Тайсё[29], погожим вечером я вошёл в общежитие, северный корпус, десятый номер. На грубо сколоченных столах в пыльной комнате для самостоятельных занятий были наклеены имена двенадцати студентов — моих сожителей. Несколько человек уже вселились. Когда я представлялся, на башне часы пробили пять. С каким волнением я слушал этот бой…

Накануне вечером молодые люди из тех, что посещали наш храм, почти десять человек, устроили для меня в молельном зале проводы. Впрочем, проводами назвать это трудно, поскольку по случаю большого улова в тот день пировала вся деревня. Молодые люди, мои ровесники, были рыбаками, но в вечера, свободные от работы в море, они обязательно собирались в храме, репетировали ритуальные пляски кагура, осваивали учение Тэнри, учились писать иероглифы. Тем временем я, устроившись в углу за столом и ящичком для книг, повторял уроки. Я сочувствовал страстному желанию этих молодых людей хоть что-то усвоить, но не представлял, какое я бы мог дать им руководство. В молельной каждый вечер, точно в клубе, собирались верующие всех возрастов, мужчины и женщины, и, совершив благодарственное богослужение за благополучно проведённый день, пускались в разговоры на самые разные темы, но я всегда оставался сторонним слушателем. Несмотря на это, и верующие, и рыбаки всегда обращались со мной как со своим товарищем, и молодые люди устроили мне проводы, воспринимая меня как своего представителя. Напившись сакэ, они затянули рыбацкие песни и лишь иногда, вдруг вспомнив, по какому случаю собрались, подносили мне сакэ и говорили наперебой: "Ты уж не забывай свою родину!" или: "Смотри не подведи нас, добейся славы!"

Растрогавшись, я в эти минуты и вправду чувствовал себя их представителем. В то же время я твёрдо решил, поступив в Первый лицей, сразу же начать вытравлять из своего быта всё, что выдавало бы во мне человека, воспитанного на учении Тэнри.

Как описать жизнь в Первом лицее? На нескольких страницах сделать это затруднительно, но прежде всего скажу, что в то время в лицее ещё была жива удивительная преемственность. Здесь царил дух, питавший ростки всевозможных дарований, скрытых в сердцах учащейся молодёжи. Заглянув в любую из комнат общежития, вы бы нашли там самоуверенных молодых людей, собравшихся со всех уголков страны, которые своим говором и местным колоритом напоминали неоперившихся цыплят, а своими замашками подражали орлам, реющим в небесной вышине. Всё это было довольно комично, но в то же время грандиозность устремлений этих юношей впечатляла. Я чувствовал, как много во мне взорвано и разрушено. Я чувствовал, что перерождаюсь… Не знаю, насколько понятно я выразился.

В самом деле, все вокруг было для меня абсолютно новым.

Я впервые жил одной жизнью со своими сверстниками. Впервые жил в большом городе. Впервые вырвался из нищенского окружения. Мне, помимо литературы, открылся театр, открылась живопись, наконец — музыка. Я и сейчас не могу забыть того потрясения, которое испытал, впервые слушая Вагнера на регулярных концертах в консерватории. Пропустив два дня кряду занятия в лицее, я валялся в общежитии, ловя звучавшие во мне мелодии. В то время ещё не появилось радио, граммофоны были большой редкостью, и это было первое моё соприкосновение с западной музыкой. Оказывается, есть мир, который может потрясти душу до самых глубин! Я был поражён. Я был в ярости. Слово "ярость" может показаться неуместным, но именно ярость гнала меня на все, какие только устраивались, концерты. В конце концов я понял, что должен и сам научиться играть на рояле.

Я много читал. Читал всё, что попадало в руки. Читал с одинаковым пылом и модного тогда Эйкена[30], и Бергсона, и профессора Нисиду[31]. Сам сочинял. На втором курсе меня избрали членом литературного клуба, и в специальном номере клубного журнала было напечатано моё "Письмо безнадёжно влюблённого". Мой старший брат был влюблён без взаимности, и, наблюдая за ним, я рассуждал о том, как следует поступать человеку, оказавшемуся в подобной ситуации. Мне хотелось написать своего рода философскую повесть, пропитанную идеями Бергсона, но главное — это было первое моё произведение, появившееся в печати.

Короче говоря, за три года учёбы в лицее у деревенского паренька, попавшего в большой город, ослеплённого его пёстрой культурой, изгнавшего из себя дикость, можно сказать, открылись глаза на мир. В самом деле, эти три года я чувствовал себя в аудиториях так привольно, точно приходил развлекаться. Но и для всех собиравшихся там юношей это была благодатная пора, обеспечивающая им идеальные, тепличные условия для того, чтобы общими усилиями выбрать свой жизненный путь. Если бы я не провёл эти три года в лицее, вероятно, из меня бы вышел другой человек.

Пока я работал в младшей школе, мне удалось скопить для дальнейшей учёбы не более пятидесяти йен. Плюс к этому морской офицер, посылавший мне по три йены во время учёбы в средней школе, согласился ещё некоторое время выделять мне ту же сумму — три йены. Располагая таким капиталом, я решил протянуть как можно дольше. Заглянув в дневник той поры, я обнаружил, что мои месячные расходы составляли всего девять йен.

Еда — 6 йен (затраты на еду в день — 20 сэн);

Плата за проживание в общежитии — 1 йена;