Кольцо с тремя амурами - Анна Князева

– Опять куришь? Вот я скажу доктору…

– Говори! – крикнул Романцев и демонстративно прикурил новую сигарету.

Уборщица сердито прикрыла дверь, неодобрительно проворчав:

– Артист…

– Альберт Иванович, – заговорила Дайнека. – Помните Елену Свиридову?

– Леночку? – Он пыхнул дымом. – Помню, и хорошо. Она пропала в пятницу, а в воскресенье у нас был выездной спектакль. Пришлось ставить Ирину Маркелову, и это была вселенская катастрофа.

– Почему?

– Потому что Маркелова – бездарь.

– Зачем же таких держать?

– Затем, что в социалистическом обществе у всех были права. Участник занимается в коллективе, режиссер – будь любезен, обеспечь его ролью.

– Кстати, о роли. Вы, конечно, не вспомните, но я все же спрошу. После того как исчезла Свиридова, Сопелкин отдал вам ее роль?

– Нет.

– Но как вы запомнили? Прошло тридцать лет.

– Очень просто. В то время компьютеров не было. Чтобы ввести замену во второй состав, вместо Маркеловой, мне пришлось самому печатать роль на машинке.

– Значит, не отдавал…

– Теперь это не имеет никакого значения, – покуривая, заметил Романцев.

Дайнека пожала плечами.

– Действительно, никакого. Кроме того, что он еще раз наврал.

– И это неудивительно: Сопелкин – редкий прохвост.

– Вы второй человек, кто так говорит…

– Что подтверждает мои слова. – Альберт Иванович задумчиво улыбнулся. – А знаете, я хорошо помню тот вечер. Ах, как она репетировала! Как Свиридова была хороша!

Пятница, 6 апреля 1984 года

Произнося текст, Лена Свиридова куталась в русский платок и прижимала к груди сжатые кулачки.

– Вижу я, входит девушка, становится поодаль, в лице ни кровинки, глаза горят, уставилась на жениха, вся дрожит, точно помешанная. Потом, гляжу, стала она креститься, а слезы в три ручья так и полились. Жалко мне ее стало, подошла я к ней, чтобы разговорить да увести поскорее. И сама-то плачу…

Дверь открылась, в кабинет заглянул Геннадий Петрович Сопелкин.

– Не помешаю, Альберт Иванович?

Кульминационный момент сцены был уничтожен. Романцев устало вздохнул.

– Проходите, Геннадий Петрович.

Сопелкин зашел и сел не куда-нибудь, а на стул режиссера.

«Сиди, черт с тобой», – подумал Романцев и подал знак продолжать: – Пошла Глафира Фирсовна!

– Дешевы слезы-то у вас, – сказала старуха в длинной, до пола, юбке.

– Уж очень тяжело это слово-то – «прощай». Я было сама умерла, – ответила Свиридова. – Ведь это хуже, чем похоронить…

Романцева прорвало:

– Лена! Свиридова! Ты пропустила целый кусок! После слов «я было сама умерла» идет фраза: «А каково сказать «прощай навек» живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить». Нельзя так вольно обращаться с текстом Островского! Пожалуйста, повтори последнюю фразу!

– А каково сказать «прощай навек» живому человеку, ведь это хуже, чем похоронить… – повторила Свиридова, и в ее голосе прозвучала такая боль, что Альберт Иванович растерялся.

«Откуда у юной девушки такое тонкое понимание?»

Он взял ее за руки и ласково произнес:

– Именно так, именно с такой интонацией! В этих словах заключены все ее страхи, весь ужас ее положения. И прошу, заучи эту фразу. Перепиши ее несколько раз на полях. Прямо в роли своей напиши! – Романцев ткнул пальцем в текст ее роли.

На репетицию, запыхавшись, прибежала Ирина Маркелова, дублерша Елены.

– Еще раз опоздаешь, сниму с роли! – гаркнул на нее Альберт Иванович. – Восьмое явление, Дульчин и Тугина! – Он огляделся: – Олег! Михненков! Дульчин! В чем дело?!

Олег Михненков о чем-то говорил с Еленой Свиридовой в дальнем углу комнаты и, казалось, не слышал слов режиссера.

– Да что это сегодня! – Романцев быстрым шагом направился к ним, и ему удалось расслышать слова, которые произнес Михненков:

– Это не угроза, это совет друга…

– Быстро к партнерше! – потребовал режиссер.

Дайнека переменилась в лице:

– Михненков так и сказал?

Альберт Иванович кивнул.

– Могу повторить: «Это не угроза, это совет друга».

– Что он имел в виду?

– Откуда мне знать?

– Следователю об этом рассказывали?

Романцев достал новую сигарету, прикурил и поправил пепельницу, стоявшую на краю стола.

– Не помню. Может быть, рассказывал, а может, и нет.

– У этого Михненкова со Свиридовой были какие-то отношения?

– Не знаю. За этим я не следил. Возможно, за пределами Дома культуры их что-то связывало, но во время репетиций замечены не были.

– Ясно. – Дайнека выложила из пакета печенье и сок и вспомнила, о чем хотела спросить:

– Ирина Маркелова сказала, что Свиридова ушла ровно в одиннадцать.

– В одиннадцать, – кивнул Альберт Иванович и тут же спросил: – Ей-то откуда знать?

– В смысле? – уточнила Дайнека.

– Откуда Маркелова знала, что Свиридова ушла ровно в одиннадцать?

– Видела… Она-то сама осталась и продолжила репетировать.

– Тогда почему я ее не видел? – Романцев затушил сигарету и потянулся за следующей. – После перерыва, а это было в десять часов, Маркелова на репетиции больше не появилась.

– Как же так… Зачем же она соврала?

В этот момент дверь распахнулась, и в комнату ворвалась женщина в белом халате.

– Опять за свое? – Она отобрала у Романцева незажженную сигарету, потом повернулась к Дайнеке: – И вы тоже! Знаете, что ему нельзя курить, и приносите! Давайте быстро отсюда!

Дайнека покраснела, потупилась и, кивнув на прощание Альберту Ивановичу, вышла из комнаты.

Вернувшись в дом Кораблевых, она сразу почувствовала неладное. Сначала ей показалось, что Мария Егоровна чересчур сильно хлопнула дверью. Потом по виноватому взгляду матери Дайнека окончательно поняла: что-то стряслось.

Отыскав Надежду, она без обиняков спросила:

– Что случилась?

Надежда стала отнекиваться, но вскоре сообщила неприятную новость: Мария Егоровна приревновала мужа к Дайнекиной матери.

– Отец нарезал цветов и принес Людмиле. Они сидели и разговаривали, а тут в комнату вошла мама…