Помечтай немножко - Сьюзен Элизабет Филлипс

Захлопнув двери кинотеатра, Гейб запер их на засов.

— Ты делаешь из своего мальчишки слюнтяя, — сказал он. — Хочешь вырастить неженку, который всю жизнь будет цепляться за твою юбку?

— Как я воспитываю своего сына — это вас не касается.

— А вот тут ты ошибаешься. Меня все касается. Не забывай: стоит мне сделать один телефонный звонок, и ты окажешься в тюрьме.

— Ах ты, сволочь.

Боннера обдало жаркой волной гнева. Он понял, что собственная жестокость начинает надрывать ему сердце. А значит, если он не оставит Рэчел в покое, сердце его просто сгорит, и от него ничего не останется, кроме кучки пепла.

Он ухватился за эту мысль, как утопающий хватается за соломинку.

— Верни мне деньги.

— Что?

— Я хочу, чтобы ты немедленно вернула мне, деньги, потому что ты их не заработала.

Сказав это, Боннер почувствовал, как какая-то часть его сердца словно разбилась вдребезги, и мысленно поздравил себя с этим: похоже, он был на правильном пути.

Сунув руку в карман, Рэчел достала банкноты и швырнула их ему в лицо. Они рассыпались по полу, словно осколки разбитой мечты.

— Желаю тебе, чтоб ты подавился каждым пенни.

— Собери их.

Вместо ответа Рэчел размахнулась и влепила ему звонкую пощечину.

Сил у нее, правда, было мало, но она восполнила их недостаток злостью, которую вложила в свой удар. Голова Боннера мотнулась в сторону. От боли во всем его теле бурно запульсировала кровь, а этого он как раз и не хотел, потому что это могло разбудить уже умершую душу, которая, ожив, принесла бы ему одни страдания.

— Раздевайся.

Эти слова родились в самом черном, мертвом уголке больной души Боннера неожиданно для него самого. От них ему самому стало дурно, но он все же произнес их. Рэчел нужно было только дать ему понять, что ей страшно. И тогда он бы отпустил ее. Ей достаточно было просто признать поражение, но вместо этого она с сердцем сказала:

— Катись ты к черту.

Боннер снова, в который уже раз поразился. Неужели ей непонятно, что рядом никого нет? Что она заперта в помещении с крупным, сильным мужчиной, который мог бы справиться с ней за считанные секунды? Почему же она его не боялась?

Гейба внезапно озарило, что это и есть самый подходящий способ покончить с собой. Он почувствовал, что если станет и дальше так продолжать, то умрет от презрения к себе.

— Делай, что я сказал, — грубо бросил он.

— Зачем?

И все-таки, где ее страх? Схватив Рэчел за плечи, Боннер притиснул ее к стене и вдруг услышал, как голос Черри шепнул ему в ухо: Я люблю тебя за твою доброту, Гейб. Ты самый добрый мужчина из всех, кого я когда-либо знала, Боннер прекрасно понимал, что этот голос способен лишить его остатков воли, превратить в желе, и, чтобы заглушить Черри, сунул руку под платье Рэчел и схватил за бедро.

— Что тебе от меня надо? — спросила она. На этот раз в ее голосе не было гнева — одно удивление.

Внезапно Боннер уловил легкий, теплый, чудный аромат ее волос.

— Потрахаться, — грубо ответил он, чувствуя, как к глазам подступают слезы, которым он никогда и ни за что на свете не дал бы пролиться.

Рэчел пронзила его взглядом зеленых глаз.

— Нет. Тебе не этого хочется.

— Мне лучше знать.

Несмотря ни на что, Боннер возбудился. Хотя в душе его не было ни малейших признаков похоти, тело, как видно, жило своей, совершенно отдельной жизнью. Он прижался к Рэчел, желая дать ей почувствовать, что она не права, и, ощутив под своими ладонями кости ее таза, еще раз невольно подивился, насколько она худа. Опустив руку чуть ниже, он потрогал пальцами нейлоновые трусики и вспомнил, что два дня назад на ней были синие.

Внезапно он покрылся обильным потом. Под его мозолистой ладонью ее кожа казалась тонкой, словно яичная скорлупа.

Запустив руку между ног Рэчел, он накрыл ладонью ее лоно.

— Ну что, сдаешься?

Только после этих слов он понял, что они прозвучали так, словно Гейб и Рэчел играли в какую-то детскую игру.

По телу женщины пробежала легкая дрожь.

— Я не собираюсь с тобой драться, — сказала она. — Наплевать мне на все.

Итак, он не смог ее сломить. У него возникло ощущение, что он просто дал очередное задание человеку, который у него работает: убрать мусор, вычистить сортир. Раздвинуть ноги, чтобы он мог ее трахнуть. Покорность Рэчел взбесила его, и он одним движением задрал ей платье до самой талии.

— Черт побери! Ты такая тупая и не понимаешь, что я собираюсь с тобой сделать?

Рэчел снова пронзила его взглядом.

— А ты такой тупой, что до сих пор не сообразил: мне все равно?!

Ответ Рэчел лишил Боннера дара речи. Лицо его исказилось, дыхание стало прерывистым. Ему показалось, будто он только что заглянул в глаза дьяволу и увидел в них свое отражение.

Издав глухой возглас, он отшатнулся от нее, на какой-то миг увидев розовые трусики Рэчел. Ее платье с легким шелестом опустилось. Желание, наполнявшее все тело Боннера, разом пропало.

Он отошел от Рэчел как можно дальше, к самой стойке закусочной, и, собравшись с духом, едва слышно прошептал:

— Подожди меня во дворе.

Любая женщина в этой ситуации бросилась бы наутек, но только не Рэчел Стоун. Высоко держа голову, она не торопясь пошла к двери.

— Возьми деньги, — с трудом выдавил Боннер.

Он думал, что Рэчел пошлет его ко всем чертям и уйдет, но снова, в который уже раз недооценил ее. Рэчел Сноупс оказалась выше ложной гордости. Она вышла из кинотеатра только после того, как подобрала с пола банкноты — все до единой.

Когда дверь за ней закрылась, Боннер тяжело оперся о стойку, а потом медленно сполз вниз и уселся прямо на пол, обхватив руками колени. Он неподвижным взглядом смотрел в пустоту, а в мозгу у него в это время, словно черно-белое кино, прокручивались последние два года его жизни. Теперь он ясно видел: все, что случилось с ним за это время, вело его к сегодняшнему дню — транквилизаторы, выпивка, одиночество.

Два года назад смерть отняла у него семью, а сегодня украла и чувство человечности. Боннеру стало страшно. Ему вдруг показалось, что эту потерю ему никогда не восполнить…

Работа у Этана Боннера была такая, что он по идее должен был любить всех людей без исключения. Тем не менее он презирал женщину, которая сидела рядом с ним в его «тойоте-камри». Выезжая на шоссе, он искоса окинул взглядом ее невероятно худую фигуру — на ней одежда сидела, как на вешалке, взглянул на ее рассыпавшиеся в беспорядке золотисто-рыжие волосы, которые три года назад, когда телекамеры снимали ее за знаменитой, как бы плавающей в воздухе кафедрой храма, были тщательно ухоженными и уложенными в безукоризненную прическу, на лицо без всяких признаков косметики, которая некогда покрывала его, как штукатурка.