Сливки - Ольга Гуляева

На подносе стоял чайник и три фарфоровые чашки с блюдцами. Очень дорогой сервиз. Молчаливый Пахом, наконец, тоже присел, придвинув стул поближе.

Если б не отголоски вчерашнего веселья, я бы попросила что-нибудь покрепче. Но сейчас лучшим напитком для меня и впрямь будет чай.

К моему облегчению Фишер был в состоянии пить и рассказывать одновременно.

– Назовем их ангелами. Тех, с кем нам удалось установить контакт, благодаря проведенному эксперименту. Как выяснилось, существуют люди, которые умели общаться с ними и до нас. Но это уже совсем другая история.

– Ангелы – это те, кто умирают «верной смертью»? – уточнила я.

– Необязательно. Это души любых умерших, которые выходят на контакт с человеком, в том числе и переступивших сорокадневный порог.

Все время, находясь в этом кабинете и слушая доктора, я убеждала себя в том, что если я была готова поверить в версию с инопланетянами, то поверю и в это. Но с каждой минутой становилось все тяжелее слушать. До тошноты. И, похоже, вчерашний перебор с вином был тут уже ни при чем.

– Души умерших имеют способность находиться вне времени. Хоть и с сильной привязкой к тому периоду земного бытия, в котором они пребывали в последний раз. Таким образом, они владеют не только информацией о прошлом, но и о будущем. Я никогда не был верующим человеком, до изобретения способа естественного воскрешения. И так и не стал им. Я просто перешел из состояния атеизма в состояние абсолютного знания. Я увидел своими глазами чудо, и оно подтвердило мне существование Бога или высшего разума – как его не назови. Также, я удостоверился в том, что библия и евангелие несут в себе гораздо больше достоверной информации, чем можно было представить. Например, предупреждение о страшном суде, который настигнет человечество. Сколько бы ни было надежд на то, что он не случится на нашем веку, они не оправдались. Наши доверенные ангелы принесли весть о том, что судный день не за горами. А именно – через тридцать лет. Казалось бы – какое им, бессмертным душам, до этого дело? Так вот, оказывается, их бессмертие закончится именно в момент Страшного суда. Потому что он будет настолько страшен, что даже праведным душам не будет спасения. Ибо их практически не останется на свете. Спасти жизнь человека и Земли можно только одним способом – подготовить планету и общество к Страшному суду. Группа людей будущего выторговала у Бога отсрочку. Ведь он милостив и любит нас.

– А почему тогда он не отменил Суд, раз так милостив?

– Оказывается, механизм небесного судопроизводства, немного не такой, каким мы его представляли. Как там говорила Вера?

Пахом, которого я уже было окрестила немым, кашлянул.

– Она сказала, что весь трагизм Страшного Суда в том, что душа каждого человека просветится светом Божества, и этот свет выявит все самые потаенные дела, чувства, мысли, эмоции и желания, которые скопились в сердце человека. И тогда он сам прыгнет в огненный котел небытия. Так и закончится жизнь человечества. А Господь вернется к изначальному замыслу, который был прерван вмешательством сатаны и падением человека.

Он снова замолк, как будто выговорил свою норму слов за день. Я вдруг поняла, что по жизни мне очень импонируют молчаливые люди. Правда, не всегда это заканчивалось хорошо. Жан был молчалив. Про Влада и Павла такого не скажешь. А вот Алекс – тоже немногословен. Он – отличный слушатель.

От монолога Фишера мне уже давно было дурно. Но вот он как раз не собирался останавливаться.

– Таким образом, у людей будущего, которые, помимо всего прочего, изобрели портал для перемещения во времени, было тридцать лет на то, чтобы взрастить светлое поколение, которое воздержится от прыганья в котел. Для этого им и понадобились наши дети с чистыми душами и незамутненными умами.

– Почему именно наши?

– Оптимально. Через тридцать лет это будут люди полные сил возраста Христа или около того. Раньше – они бы получили слишком взрослых спасителей. Позже – с каждым годом качество населения портилось. Они и в наших детях были не слишком уверены.

– Спасители, – эхом повторила я. – Вот, значит, что имел в виду вчерашний вторженец. Он – спаситель человечества.

– И да и нет. Основную миссию он и дети, выросшие в некоем параллельном мире, вроде как выполнили. Апокалипсис отступил. Может, суд перенесли, не знаю. Но они вернулись не просто так. Они хотят спасти кого-то еще. Но об этом они расскажут вам сами.

– То есть, мои дети сейчас на тридцать лет старше и живут в будущем?

– Да.

– А Влад.

– Три года назад, когда люди будущего впервые пришли из временного портала, чтобы прощупать почву, Влад еще думал, что умирает. Они предложили ему пойти с ними в будущее. Все эти люди были обречены на тридцать лет в межвременном пространстве, как и все дети, которые там же взрослели, набирались светлого знания, учились жить правильно, не гневя Бога и не обременяя свою душу никаким пороком.

Я не знаю, как скоро Влад догадался, что на самом деле не умирает. Но на тот момент обратного пути не было. Думаю, он прожил долгую жизнь на перевалочной базе между прошлым и будущим, и, возможно, до сих пор здравствует в обществе лучшего поколения, когда-либо живущего на Земле.

– В таком случае получается, что он был с детьми все эти годы? С нашими детьми? – голос мой дрогнул. Но даже не столько от недоумения, сколько от злости и обиды.

– О, не знаю! Там было слишком много народу. Миллионы. Вы же сами знаете.

– Что мне делать со всей этой информацией?

– Ничего. Спасители придут к вам с предложением. Раз они заговорили с вами однажды, значит, вернутся. Они бы не стали говорить с кем попало. Верно, Пахом.

Тот кивнул.

– Тогда я пойду.

– Конечно. С вас довольно на сегодня. У меня будет к вам только одна просьба. Вернее, предостережение. Ни ваш спутник, ни одна другая живая душа не должна знать об этом разговоре. Вы можете придумать что угодно, но ни слова о том, что вам стало известно. Это знание не для всех.

– Не беспокойтесь.

Я встала.

Пахом вызвался меня проводить. В некотором роде я была благодарна ему за то, что это сделал именно он, и мне не пришлось слушать Фишера ни минутой дольше.

Для того чтобы разбавить гнетущую тишину, которая пролегала вдоль длинного коридора, я спросила молчаливого мужчину в шарфе:

– Вы тоже врач?

– Да. Пациент. Ученик. И с некоторых пор еще и врач. При всей его неоднозначности, Герман – хороший учитель. В мединституте я бы никогда не получил тех знаний, которыми он делился со мной на протяжении многих лет. Хочу сказать вам, Маргарита, что как бы странно ни звучало все сказанное им – это правда. И особенно важно не делиться этой информацией ни с кем до дальнейших указаний.