Руины в цветах - Кристина Той

преступления, поэтому в таком месте, как допросная, он был впервые. Темно-зеленые стены вкупе с плохим освещением и скупой обстановкой создавали впечатление, будто он попал в пыточный застенок Средневековья, изображение которого как-то раз попалось ему в одной из исторических книг.

– Вы меня так спрашиваете, как будто мы в подполье сидим, а не в государственном учреждении. Я, может, и предположил бы, что вы меня пытать начнете, если бы мы третий час один и тот же вопрос не разбирали, – улыбнулся Эрик, глядя на него.

Эти три часа были настоящей пыткой. Полицейский, допрашивающий Эрика, то уходил на долгое время, то возвращался, словно вот-вот принесет тонну компромата, но вопрос продолжал задавать всего один.

– Я понятия не имею, что вы от меня хотите. – Лицо его стало серьезным.

– О чем вы вели беседы с Марией? – Полицейский вдруг перестал мерить шагами комнату и сел напротив.

– О прекрасной погоде и прелестях этого мира, – ухмыльнулся Эрик, отмечая, что перенял эту манеру разговора у Дюка. – Если вы не в курсе, у нее на днях умер сын.

– Он был опасен для общества, – довольно громко крикнул роботоподобный дознаватель, отчего Эрик слегка вздрогнул. – Как и она. Что вам известно? Отвечайте. Иначе вас признают сообщником, содействующим заговорщикам, злоумышляющим против власти, – хмуро произнес он.

– Я действительно ничего не знаю.

– Странно… Ваши друзья рассказали об этом более подробно. И их ждет серьезное наказание. Но ваш отец – великий человек, он очень много сделал для становления нашего общества. Мы готовы пойти вам навстречу и не выдвигать обвинения из уважения к нему. Если вы расскажете все, что знаете, и скажете, во что Мария Волкова вас втянула, то так уж и быть, вас мы оставим в покое.

Тишина. Угнетающая тишина. Меньше всего Эрик ожидал, что мама так подставит Аню. Да, единственное, что ему удалось уловить по дороге в камеру, так это знакомый материнский плач и вопли «ВЫ ДОЛЖНЫ БЫЛИ ЗАБРАТЬ ЕЕ!».

«Наверное, надеялась, что я не успею», – подумалось ему. Такого опустошения внутри он не чувствовал никогда. Ничто не могло сравниться с таким предательством.

– Просто скажите, что она состоит в сопротивлении! Ваша сестра хотела вступить в Сопротивление! Просто расскажите, о чем был разговор, и мы вас отпустим. Вас и вашу сестру! Мы просто скажем, что вы ничего не знали, – выкрикнул полицейский, явно уставший задавать одни и те же вопросы. – Для сестры мы, так уж и быть, тоже что-нибудь придумаем. Может, отделается браслетом на ногу и ограничением на выезд из сектора, – уже более спокойно продолжил он, выпрямился и поправил галстук.

Предложение было просто до ужаса заманчивым, но Эрик не мог оставить в беде женщину и ее дочь, все скинув на них. Более того, он не мог оставить в беде и Дюка, потому что ой как хотел ему врезать.

– Я и правда ничего не знаю, – так же спокойно продолжал Эрик. Это в нем Аня ненавидела всем сердцем. Его молчаливость и спокойствие иногда казались ей психологической пыткой.

Офицер махнул рукой.

«И этот сдался», – ликовал Эрик, пока дверь в комнату открывалась. Двое офицеров в форме довольно грубо надели на него наручники и вывели в коридор.

– Прямо вперед! – скомандовал один из них и двинулся чуть позади, держа оружие наготове. Другой шел впереди, отворяя железные двери в конце коридора.

Эрик резко остановился, услышав крики в одной из комнат:

– Отпустите сына! Скажи им, чтоб отпустили!

Голос умолк, но Эрик пришел в себя лишь от толчка автомата в спину, вынуждающего идти вперед. Сомнений не было – это точно был голос его матери.

Оглядевшись, Эрик невольно усмехнулся. Голые серые стены, несколько грубых бетонных лавок и одна тускло мерцающая лампа за решетчатым щитком, вмонтированная в потолок в центре камеры. Ничего из этого не соответствовало описанию тех шикарных, обставленных новой мебелью камер с окнами, в которых, по словам управления тюрьмы, содержатся все арестованные, ожидающие приговора.

Пропаганда мирного существования, без какого-либо насилия и развития в этом направлении внутри секторов, активно проводимая правительством. Едва ли не с каждого второго рекламного щита и главных страниц прессы напоминалось о том, как важно быть полезным обществу и что смертная казнь исключена для людей. Каждый из них должен исправиться! Что не сказать о мутантах. Теперь в документальном своде было четко прописано, что смертная казнь возможна, если доказано, что гражданин им является.

Дверь закрылась, секунду спустя послышался характерный звук подачи напряжения на ее контур.

– Что они вообще хотят? – растерянно спросила Аня.

Эрик помрачнел и по стене сполз на пол. Не скажет. Язык не повернется.

– Аня говорит, что они считают маму опасным террористом, настроенным против правительства. Кто-нибудь понимает, в чем дело? – нахмурилась Ника. – Она, мол, должна признаться в участии в движении против власти и в создании угрозы спокойствию общества из-за распространения информации, не являющейся достоверной. Что за бред?

Аня и Дюк испуганно переглянулись.

– Что вы скрываете? – покосился на них Эрик.

– Ничего… – неправдоподобно пролепетал Дюк.

Услышав, как к камере подходит охрана, он молился, чтобы назвали его имя. Впервые он был так счастлив надеть наручники и направиться на допрос.

* * *

Долго ждать не пришлось. Вскоре всю компанию вызвали на вынесение приговора. Дюк сидел, нервно подергивая ногой и бесконечно потирая руки.

– Все будет хорошо, – прошептал он, глядя на Аню.

– Я знаю, – спокойно сказала она.

– Конечно, будет, они ничего не докажут, – уверенно вмешалась Ника и закинула ногу на впереди стоящий пустой стул.

– Мария Волкова, признаете ли вы свою вину за участие в террористическом движении, а именно в создании угрозы спокойствию общества из-за распространения информации, не являющейся достоверной? А также невыполнении приказа об изъятии из семей опасных новорожденных мутантов, – эхом разнеслось по залу.

Мария, стоявшая перед судом, оглянулась на детей, сидящих в пустом зале.

– Признаю, – ответила она.

Только Дюк и Аня понимали, что происходит. Только они знали, какой груз тяготит ее душу. И догадались, что, скорее всего, на допросе Мария повторила ту историю, что рассказала им.

– Она врет! – вскочила Ника. – Не признает, она не террорист! – Она кричала, раскидывая ногами стулья, и я вас уверю, не будь на ее руках наручники, она и руками бы хорошо справилась. – Что ты несешь, мама!

Мария разрыдалась. В ее планы не входило тянуть за собой дочь, но та увязалась сама. Дюк, сидевший рядом с Никой, перекинул через ее голову скованные руки и крепко прижал к себе, развернув и заслонив спиной от охраны с дубинками. Он знал, они бы