Засекреченный полюс - Виталий Георгиевич Волович

тронулись покидавшие станцию Рубинчик, Канаки и Чуканин. Они остановились у дверцы и, бросив прощальный взгляд на родной лагерь, исчезли в самолетном чреве.

Через несколько минут после отлета Титлова над лагерем показался Пе-8. Огромная четырехмоторная краснокрылая машина с ревом промчалась над лагерем и скрылась в облаках. Но вот гул двигателей стал снова нарастать, и самолет на бреющем полете стал приближаться к полосе.

-  Ну держись, ребята! - крикнул Миляев. - Сейчас начнется потеха.

Однако то, что началось через несколько секунд, трудно было описать. Из люка самолета на льдину обрушился град всевозможных предметов. Словно авиабомбы, со свистом падали красные сушки баллонов с газом, грохались об лед жестяные банки, словно шрапнель, разбрасывая вокруг белые шарики замерзших пельменей, с глухими стуками шлепались ящики с мылом и консервами. Оленьи туши разламывались на куски, покрывая снег красноватым крошевом.

Неподалеку от меня плюхнулся ящик со сливочным маслом, превратившимся в большое желтое пятно. С двух баллонов сорвало вентили, и струя газа, с шипением вырвавшегося на волю, наполнила воздух сладковато-удушливым запахом пропана. Это был какой-то кошмар. Самолет сделал еще один круг, вывалив на наши головы очередную порцию груза.

-  Картина Брюллова "Последний день Помпеи", - прокомментировал происходящее Миляев, никогда не терявший чувства юмора.

Сомов был в ужасе. На глазах гибло драгоценное и, главное, ничем не заменимое добро.

-  Прекратите безобразие, - кричал в микрофон открытым текстом Курко, но экипаж самолета словно оглох. Выбросив остатки груза, самолет в знак приветствия покачал крыльями и удалился восвояси.

Картина, открывшаяся перед нами, была удручающей. Ругая летчиков на чем свет стоит, мы несколько часов бегали по полосе, собирая консервные банки, выковыривая из снега пельмени, сгребая на брезент обломки оленьих туш. Особенно рассвирепели курильщики. Папиросы, оказавшиеся в одном из ящиков, превратились в труху.

-  Еще одна такая бомбежка и останемся на зиму без газа и без продуктов, - сказал Сомов, схватившись за голову, - Алексей Федорович, надо срочно что-то предпринять, иначе работа станции окажется под угрозой.

-  По-моему, есть выход, - сказал, успокаивающе обняв его, Трешников. - Надо удлинить аэродром и уговорить Задкова посадить самолет на льдину. Давайте дождемся прилета Водопьянова. Он вроде бы завтра собирается в лагерь, и тогда все решим.

-  А ты как думаешь, Михал Семенович, сумеем принять Задкова?

-  Це дило треба разжувати, - задумчиво сказал Комаров, почесывая голову.

-  Ну ладно, нечего зря копья ломать, - сказал Сомов, закуривая. - Прилетит Водопьянов, тогда и решим все окончательно, а пока, Макар Макарыч, организуй сбор всего, что уцелело.

-  Ну а как наш доктор, - обратился Сомов ко мне, - привыкаете к новой обстановке?

-  Уже привык. Мне ведь, Михал Михалыч, не впервой льдины обживать.

-  Забыл, Виталий Георгиевич, что вы у нас бывалый полярник, - сказал, улыбнувшись, Сомов. - Ладно, не теряйте времени и все свое имущество тащите в аэрологическую палатку. Там вы будете размещаться. Сейчас подойдут Гудкович с Дмитриевым - они ваши будущие соседи - и помогут перенести вещи.

С помощью Зямы и Саши, как они тут же представились, я нагрузил нарты своим объемистым скарбом, и мы поволокли их в лагерь. Нарты легко скользили по накатанной колее.

Мы остановились у высокого сугроба, похожего на скифский курган средней руки, с черневшим отверстием входа.

-  Вот мы и дома, - сказал, отдуваясь, Дмитриев, - прошу к нашему шалашу.

Я протиснулся в узкий ход-лаз и, приподняв откидную дверь, оказался внутри палатки КАПШ-2. В неярком свете двух лампочек, свисавших с потолка, мое будущее жилище выглядело довольно мрачно. Бязевый полог, давно утративший свою первоначальную белизну, был сплошь разукрашен темными пятнами и причудливыми узорами изморози. Кверху от пола тянулся зубчатый бордюр наледи. Местами ее грязно-серые языки поднялись метра на полтора. Оленьи шкуры, выстилавшие пол, покрывали бугорки смерзшегося меха. Под ослепшим от наледи иллюминатором стоял и складной походный столик на ножках из дюралевых трубок с фанерной крышкой, покрытой остатками желтоватого потрескавшегося лака, и два таких же фанерно-дюралевых стула.

Центр палатки занимали две складные койки. На одной был разложен спальный мешок, вторая, видимо, предназначалась мне. Край третьей койки выглядывал из-за пестренькой, в мелких цветочках занавески, скрывавшей, как объяснил Дмитриев, его спально-шифровальный закуток. Слева, у самого входа на ящике виднелась закопченная двухконфорочная газовая плитка, соседствуя с шестидесятилитровым ярко-красным газовым баллоном и ведром, заполненным до верха водой, подернутой ледком.

-  Что-то не больно уютно вы устроились, - пробормотал я, оглядевшись по сторонам. - Да и холодновато малость.

-  Ай момент, - весело сказал Дмитриев. - Счас зажгу конфорки, раскочегарю паяльную лампу и, не успеете оглянуться, как будет полный "Ташкент". - Горелки вспыхнули голубоватым пламенем, низким басом загудела лампа. - Может, пока ваши шмутки принесем, - предложил Дмитриев и, не дожидаясь ответа, исчез за дверцей.

Вскоре палатка заполнилась моим имуществом, состоявшим из десятка ящиков с медикаментами и оборудованием, которые мы штабелем сложили рядом со столом. Последним я втащил свой объемистый мешок с обмундированием и взвалил на койку. В палатке явно потеплело, и я, скинув шубу, принялся, не теряя времени обустраивать рабочее место: застелил столик белой простыней, расставил банки-склянки с мазями и растворами, коробки с таблетками и пилюлями. За ними последовали два стерилизатора, отливавших хромированной сталью. В одном из них, что поменьше, покоились десяток шприцев разных размеров, обернутых марлей, инъекционные иглы, ампулы с хирургическим шелком и кетгутом. Другой, что побольше, был до верха заполнен пинцетами, скальпелями, иглодержателями. В довершение на свет божий появились две пузатые металлические банки-биксы, набитые ватой, бинтами и пачками стерильных салфеток.

Дмитриев принял деятельное участие в организации "рабочего места", с любопытством разглядывая каждый новый предмет, интересуясь, для чего он предцазначен.

-  А этот почему ты не распаковываешь? - спросил он, указывая на аккуратно сбитый полированный ящик. - Чего это там у тебя?

-  Это, Александр Иванович, большой хирургический набор.

-  Значит, если меня аппендицит прихватит или там... - Дмитриев задумался, вспоминая название какой-нибудь ему известной хвори, - грыжа, например, ты операцию сумеешь сделать?

-  Сделаю, если потребуется, а не сумею - позвонишь по телефону 03 и вызовешь "скорую помощь", - усмехнулся я, а про себя подумал: храни меня бог от всяких операций в этих условиях.

-  Значит, сделаешь, - уважительно сказал Дмитриев. - А то я чуть заболит в правом боку, так и думаю: не аппендицит ли? Теперь если и заболею - не страшно.

Когда последняя склянка