Искушение фараона - Паулина Гейдж

Хаэмуас ждал, пока о нем доложит верховный глашатай. Его впустили незамедлительно, и, подходя к большому, заваленному бумагами столу, из-за которого ему навстречу уже поднимался отец, Хаэмуас отметил про себя, кто еще находился в кабинете. Здесь был Техути-Эмхеб, царский писец, человек немногословный и сдержанный, но обладавший огромным влиянием и властью, больше, чем кто-либо другой, знавший о настроениях своего господина и об истинном положении дел в Египте. Он уже простерся ниц, выражая царевичу свое глубочайшее почтение. Его дощечка лежала поодаль на полу, выложенном темно-синей лазуритовой плиткой, изукрашенной яркими всплесками золота. В белых лучах солнечного света, проникавших сквозь потолочное окно, стоял, почтительно склонившись, посол хеттов Урхи-Тешуб. Его властное выразительное лицо обрамляла курчавая черная борода, на голове – заостренная красная шапка. Ашахебсед тоже распростерся ниц перед царевичем; на его лице играла холодная улыбка.

Жестом, не произнося ни слова, Хаэмуас позволил им подняться. Он приблизился к Рамзесу, склонился и поцеловал его украшенную кольцами и браслетами стопу и длинные изящные пальцы, потом поднялся и обнял отца. Слуги, до этой минуты неподвижно стоявшие вдоль стен, встрепенулись, и на короткое время вокруг царского стола закипела тихая, но оживленная работа – открыли вино и, после того как Ашахебсед снял пробу, разлили по чашам. На краю стола возникла стопка полотняных салфеток первозданной белизны. Аккуратно, чтобы не повредить многочисленные свитки, разложенные на столе фараона, расставляли чаши с благоухающей теплой розовой водой, предназначенной для ополаскивания пальцев. Изысканные закуски щекотали обоняние ароматами корицы и кардамона. Слуги, согнувшись в низком поклоне, отступили. Рамзес не удостоил их и взглядом.

– Хаэмуас, ты неважно выглядишь, – прямо высказался фараон, произнося слова четким, хорошо поставленным голосом. – Врачеватель не торопится назначить лечение самому себе, не так ли? Выпей вина, царевич, пусть оно освежит твой ум. Я рад тебя видеть.

Скрывался ли упрек в его медоточивых речах? Хаэмуас с нежностью посмотрел в его ясные, горящие глаза, окаймленные густым слоем сурьмы. В ушах у фараона покачивались длинные золотые серьги, украшенные яшмой; они задевали его тонкую, высохшую шею и свисали почти до самых плеч, тоже убранных в золото. Золотую повязку, удерживавшую на голове убор из красного полотна, украшали изображения кобры и хищной птицы – символы верховной царской власти. Глядя на его тонкий, изогнутый крючком нос и твердую линию рта, Хаэмуас в который раз подумал, что отец напоминает ему Гора, бога-ястреба. Внешне он был безупречен, воплощение совершенства от унизанных кольцами рук, покрытых краской хны, до кончиков ногтей на ногах. Хаэмуас с искренним восхищением наблюдал за каждым точно рассчитанным, отточенным и выверенным движением отца, пока тот садился, поправлял свое одеяние и укладывал на столе руки. Рамзесу было шестьдесят четыре года, и он по-прежнему сохранял особую магнетическую власть над людьми, доставлявшую ему удовольствие. Он был тщеславен и невозмутим.

– Хотя ты и не отобедал со мной прошлым вечером, – продолжал фараон, поочередно складывая вместе пальцы обеих рук, – я знаю, что ты уже выполнил то небольшое поручение, о котором я тебя просил. Сет в этом году сполна получит все, что ему причитается. Я прикажу совершить подношение от твоего имени, и тогда он обратит свой взор исключительно на твои поступки, а не на те мятежные мысли, что, без сомнения, терзали твое сердце, когда ты скреплял приказ о пожертвовании.

При этих словах Хаэмуас рассмеялся, вслед за ним послушно рассмеялись и все придворные. Это был вежливый и короткий смех.

– Я отобедаю с тобой сегодня, Могучий Бык, – пообещал он, усаживаясь в кресло, на которое указал ему Рамзес. – Что же до могущественного Сета, у него нет никаких причин изливать на меня свой гнев. Разве мы не делаем с ним одно дело, когда я читаю свои заклинания?

Рамзес склонил голову, и хрустальные глаза кобры сверкнули.

– В самом деле. А теперь пора за работу.

Из-за спины Хаэмуаса, кашлянув, вышел Урхи-Тешуб. Техути-Эмхеб зашелестел писчими перьями.

– Отец, как обстоят дела с твоими переговорами? – обратился к нему Хаэмуас.

Рамзес сначала закатил глаза к небесам, потом уставил свой ледяной взор на несчастного хеттского посла и сделал знак своему писцу. Хаэмуас повернулся к нему.

– Хаттусилли, царь хеттов, просит о том, чтобы приданое доставили тогда же, когда приедет царевна, никак не раньше, – сказал Техути-Эмхеб. – У него в последнее время сильно разболелись ноги, вот почему сбор приданого проходит медленнее, чем ожидалось. И засуха, опустошившая его земли, тоже явилась помехой для исполнения его добрых намерений.

– Добрых намерений, – повторил Рамзес с холодной иронией. – Сначала он, стремясь заключить союз с самым могущественным в мире царским домом, сулит мне богатейшее приданое. Но проходит месяц за месяцем, и я ничего не вижу. Потом я получаю письмо от царицы Пудухепы – не от самого Хаттусилли, заметьте, – в котором без единого слова извинения говорится, что дворец сильно пострадал от пожара… – при этих словах он негромко засопел, – и поэтому с выплатой приданого придется подождать.

– Твое величество, – запротестовал Урхи-Тешуб, – я своими глазами видел, как разразился этот пожар. Он принес жесточайшие разрушения! Для моей царицы это явилось тяжелым испытанием, ведь царя тогда не было, он совершал торжественные обряды, посвященные богам, но у нее достало сил, чтобы написать тебе письмо. О Египте не забыли! – В его гортанной речи слышалась тревога, волнение исказило лицо.

– Возможно, и не забыли, – заговорил Рамзес, – но этот пожар послужил подходящей уловкой, чтобы пересмотреть условия договора. И вот теперь мой любезный хеттский брат плачет и жалуется на боль в ногах, будто для сбора приданого ему необходимо оставить свою башню и собственноручно отлавливать каждую козу и каждую лошадь. В его стране что, нет ни одного визиря? Ни одного сведущего управляющего? Или все дела приходится вести его жене?

Хеттский посол, несомненно, привык к подобной едкой критике. Спрятав руки в своем парчовом одеянии, он спокойно ждал, пока Рамзес закончит речь. Потом произнес:

– Возможно, твое величество сомневается в честности своего хеттского брата? Или он старается возвести хулу на правителя, строго исполняющего все требования Кадетского договора, заключенного его прославленным отцом? И это несмотря на многие предложения, поступающие от вавилонского царя Кадашмана-Энлила, который надеется втянуть его в новые соглашения?

– Кадашман-Энлил – мерзкая скользкая ящерица, – пробормотал Рамзес. – Пусть мы и заключили с ними дипломатические отношения. А еще мне известно, что твой повелитель, Урхи-Тешуб, продолжает ссориться с вавилонянами. – Он откусил кусочек медовой лепешки с миндалем, задумчиво прожевал, потом изящно опустил пальцы в чашу с водой. – Почему я должен верить Хаттусилли? – спросил он сердито. – Он отказал мне в просьбе пересмотреть условия договора и уступить мне большую часть Сирии. А потом мне сообщают, что он сам как раз и претендует на те земли, о которых я его просил.