Пока смерть не разлучит... - Екатерина Глаголева

Еще бы не слышали! На Рождество афишные тумбы оказались оклеены листовками, которые читали вслух, раздавали в клубах, обсуждали на улицах; текст даже поместили в "Универсальном вестнике": "Маркиз де Фавра и его супруга были вчера арестованы, поскольку имели план взбунтовать тридцать тысяч человек, убить г. де Лафайета и мэра, а затем перекрыть подвоз продовольствия в Париж… Во главе заговора находился Месье, брат короля". Под листовкой стояла подпись — Бароз. Кто это? Никто не знал. Граф Прованский посулил пятьсот луидоров тому, кто это выяснит, но пока за деньгами никто не явился.

— Я уже давно знал о заговоре, следил за ним, шел за ним по пятам, — продолжал Лафайет. Моррис удивленно вскинул брови. — Когда господина де Фавра арестовали, я сам допросил его — он согласился отвечать только мэру и мне. Он был тверд и замечательно хладнокровен, но вопрос о деньгах, которые он собирался занять у банкира, смутил его. Однако я совершенно уверен, что он не собирался употребить эти деньги во зло.

— А как же покушения, планы блокады? — спросил Шорт.

— Не знаю, — с видимым усилием выдавил из себя Лафайет. Его красивое лицо отражало внутренние терзания, высокий лоб прорезала глубокая морщина. — У господина де Фавра нашли письмо от графа Прованского, из которого можно заключить, что он причастен к заговору. Господин де Фавра не скрывает своих роялистских убеждений и преданности Месье, ведь он входил в его свиту и пользовался его щедротами. Разумеется, он побоялся скомпрометировать Прованса, чтобы тем самым не навредить и королю.

Жильбер снова прошелся несколько раз по комнате. Друзья ждали, не торопя его расспросами.

— На следующий день я поехал в Люксембургский дворец. Я отдал это письмо Провансу, заверив его, что о нём знаю только я и господин Байи; он как будто обрадовался…

Моррис знал о том, что между Месье и Лафайетом много лет назад пробежала черная кошка, они терпеть друг друга не могут. Он, кажется, начинает понимать. Если каждый шаг Фавра был известен Лафайету благодаря шпионам, при этом он не считает маркиза причастным к планам покушения, которые, однако, воспринимал всерьез, значит…

— Вчера Прованс был рад тому, что его не выдали, а сегодня утром сам явился в Ратушу и сделал заявление: он в самом деле поручил маркизу де Фавра провести переговоры о займе, поскольку нуждается в деньгах, чтобы платить жалованье своей свите. Слыхали вы когда-нибудь большую чушь? Поступить так подло с человеком, проявившим столько благородства! Несомненно, это идея Мирабо.

Моррис криво усмехнулся, Шорт тоже всё понял. Граф Прованский, один из богатейших людей во Франции, вдруг испытывает срочную нужду в деньгах и занимает два миллиона, причем посылает к банкиру не казначея, не интенданта, даже не управляющего одного из своих поместий, а бывшего военного, бедного, как церковная мышь, которого он к тому же не видел уже лет десять! У любого здравомыслящего человека сразу появились бы вопросы к Месье, но господа из Парижской коммуны не заметили никаких противоречий, они только надулись от гордости, как индюки: принц крови сам, без зова, приехал к ним объясняться и оправдываться! Они — настоящая власть! Несомненно, эту блестящую идею подсказал Месье именно Мирабо — он-то хорошо постиг людскую природу и знает, с кем имеет дело. Причём Мирабо на дух не переносит Лафайета, называет его "недовеликим человеком" и "Дурием Цезарем", завидуя его популярности, хотя они и принадлежат к одному клубу — Обществу друзей Конституции, который теперь собирается в монастыре якобинцев. Несомненно, здесь какая-то интрига; Фавра хотят сделать пешкой в чужой игре.

Интриги, интриги… Французы не могут без них прожить. Моррис, которого удерживали во Франции дела (в том числе и сердечные), знал это не хуже других. А вот Лафайет не силен в интригах и страшится пасть их жертвой. Вот что его волнует сейчас: его используют, а потом выставят на посмешище — "вываляют в муке", как здесь говорят. Моррис пообещал ему аккуратно расспросить Аделаиду де Флао, в салоне которой он был частым гостем, — не кроется ли за всем этим какой-нибудь заговор? Она любовница Талейрана; если затевается что-то дурно пахнущее, он должен знать. Шорт, в свою очередь, сказал, что поговорит с Розалией (вот и предлог нанести визит герцогине де Ларошфуко). Жильбер их искренне поблагодарил, прося соблюдать предельную осторожность.

* * *

Морель сглотнул. Что им еще нужно? Он уже рассказал и про разговоры с лейтенантом Маркье, и про вербовку солдат для Голландии, и про заём в два миллиона, вспомнил даже про поход женщин на Версаль, когда Фавра просил у министра двора лошадей, чтобы разогнать толпу. По лицам судей было видно, что эти рассказы их не впечатлили, а это значит, что премии в тысячу луидоров ему не видать. Ну что ж, тогда слушайте.

— На эти деньги, — продолжил он, — маркиз де Фавра собирался нанять и вооружить… с моей помощью… двести тысяч человек, которые выступили бы по его сигналу от Страсбурга до Перонна, от Монтаржи до границы с Брабантом, чтобы, когда во Франции с революцией будет покончено, подавить ее и там.

— Что должно было послужить сигналом к этому выступлению? — спросил прокурор.

— Убийство генерала Лафайета.

По залу пробежал шепот. Морель старался смотреть прямо перед собой, чтобы случайно не встретиться взглядом с обвиняемым.

— Кто должен был совершить это убийство?

У Мореля вспотели ладони. Он вытер их о полы сюртука и снова сглотнул.

— Я, — сказал он. И с удовлетворением почувствовал: вот теперь их проняло. — Я сам вызвался нанести этот удар, опасаясь, что выберут кого-то другого. В вечер, назначенный для похищения короля, четыре человека на хороших лошадях должны были поджидать в условленном месте карету генерала Лафайета. Когда она появится, два всадника должны были выехать шагом ей навстречу, сделать знак вознице, чтобы остановился, и сказать, что у них важное сообщение для генерала. Как только он выглянет в окошко, я должен был выстрелить в него в упор.

Шепот превратился в гвалт; председатель застучал своим молотком, требуя тишины. Прокурор сказал, что у него больше нет вопросов к свидетелю.

Фавра был бледен, когда его вызвали отвечать; в зале раздались свист и улюлюканье, прекращенные громким стуком молотка. Внезапно наступила тишина.

— Вся моя жизнь и честь дворянина — достаточное опровержение этой гнусной клевете. — Голос маркиза звенел, точно натянутая струна. — Я предан королю душой и телом и готов отдать за него жизнь, но чувства роялиста, которому тяжко видеть своего государя пленником в собственном дворце, не имеют ничего общего с планами разбойника с большой дороги, которые приписал мне патентованный шпион, живущий ложью и обманом. Мне больше нечего вам сказать; мне будет жаль судей, если они поверят словам мерзавца и на их основании приговорят честного человека.

Фавра вернулся на свое место, не дожидаясь разрешения.

…В тавернах шли шумные споры, в клубах читали вслух газеты. "Нужно быть справедливым даже к г. де Фавра, — писал Шометт в "Парижских революциях". — Прежде чем его осудить, нужно испробовать все возможные средства для подтверждения его невиновности. Чем невероятнее обвинения, тем больше требуется доказательств. Да, господин де Фавра — аристократ, и ярый, в этом сомнений нет, однако то, в чём его обвиняют, совершенно бездоказательно, да и кто свидетели? Что они за люди?" И это газета, которая еще вчера требовала казни Фавра для устрашения аристократов! "Друг народа" зашел еще дальше, обрушившись на членов Коммуны, поощряющих доносчиков. "В своей наглости вы дошли до того, что выставляете себя нашими хозяевами против нашей воли! — бушевал Марат. — Вас нужно прогнать, да, прогнать! Но вы вцепились в Ратушу, точно вошь в коросту…"