Одесская сага. Нэцах - Юлия Артюхович (Верба)

— Я готов служить Родине в любом месте и на любой должности! Я согласен! — ни секунды не раздумывая, вскакивая, по-военному отрапортовал Ирод.

— Очень хорошо. Сегодня же доложу в Москву о нашем разговоре. Выбирайте — канцелярия или архив, повторю: временно, конечно, просто надо вас как-то к службе приписать. Паек, денежное и вещевое довольствие — все по норме прежней вашей должности.

— Тогда по возможности попрошу туда, где меньше людей в кабинете. В идеале — никого. Моя работа не терпит шума, — пояснил Василий Петрович.

— Понимаю, — кивнул начотдела, — сделаю что смогу, но на первых порах придется делить кабинет с двумя лейтенантами. Это ненадолго, они прикомандированы для оказания помощи из действующей армии на три месяца, скоро вернутся в свою часть. Кабинет номер два, я распоряжусь, чтобы освободили угол и поставили стол для вас. Новое удостоверение вам оформят завтра с утра. Жду вас к 8.00. До свидания, — сухо попрощавшись, начотдела склонился к бумагам.

Правду сказать, Ирод был благодарен за то, что начальник воздержался от прощального рукопожатия — впервые в жизни он почувствовал, как сильно взмок и как его вечно сухие ладони стали мокрыми, как будто он только что вымыл их под краном. «Что, страшно?» — спросил он сам себя, усмехнувшись.

Утро началось с сюрприза из разряда «ну надо же…» — кабинет № 2 оказался тем самым, где над ним издевался лейтенант-следователь, да и сам лейтенант имелся в наличии. Увидев Ирода, которому освободили самый светлый угол в комнате — у окна, там, где раньше стоял его стол, лейтенант замер, потом попытался приподняться из-за стола, потом сел и опять привстал, не зная, что можно, а чего нельзя делать…

— Здравия желаю, я — Василий Петрович, — сухо поприветствовал соседей по комнате Ирод. — Знакомиться предлагаю по ходу работы, дел у всех много.

С этими словами он сел за стол и углубился в бумаги, которые аккуратными стопками были сложены на столе. Работы было действительно много — доносы, заявления, отчеты, циркуляры и много-много других документов требовали систематизации и каких-то решений, и Василий Петрович погрузился в процесс.

Прошла неделя. За это время лейтенанты фактически поступили в его распоряжение: бегали с проверками, вели допросы и дознания, писали отчеты и… тихо ненавидели своего непонятного начальника. Как они ни пытались вызвать его на откровенный разговор, ничего у них не вышло. Водку он не пил, в застольях не участвовал, пролетарскому чаю предпочитал кофе, который сам себе варил на трофейной походной немецкой спиртовке. Зато запах настоящего кофе привлекал в их кабинет весь горотдел, а так как Василий Петрович, несмотря на все намеки, никого не угощал, кабинетная неприязнь стала всеобщей. Но он просто не замечал этого.

Работы, как уже говорилось, было действительно много. Ирод стал приходить в кабинет в шесть утра — как только светало и можно было ходить по улицам Одессы без особого риска нарваться на нож или бандитскую пулю в подворотне. С комендантскими патрулями было проще: за неделю изучив их маршруты, Василий Петрович проложил свой так, что не пересекался с ними, правда, это увеличило время в дороге на 15 минут, но того стоило. На самый крайний случай у него было служебное удостоверение сотрудника горотдела НКВД.

Уходил он со службы, когда уже смеркалось. Аналитик, любитель дедукции и интриган Крючок, его второе «я», постепенно начал восстанавливать свою паутину, частично утраченную за годы войны. Он перетряхнул всех своих агентов, восстановил прежние отношения, обозначил систему связи, нескольких своих людей устроил на работу в нужные или в перспективные места, заодно и своего нового ликвидатора, спасенную им отличницу-химичку, направил на базу Аптекоуправления. А к концу месяца провернул и кое-что для себя. Дело в том, что примерно через неделю своей службы Ирод случайно услышал разговор в курилке внутреннего двора горуправления. Следак-лейтенант, который его допрашивал, возмущенно говорил кому-то, что, как только вернется в часть, сразу же подаст заявление на Ирода. На удивленный вопрос сослуживца: — С чего это? — лейтенант начал громко возмущаться:

— Да ты знаешь, что он творил в оккупации? Он с румынскими офицерами жил!!! Сразу с двумя!!! Как тебе такой партизан-подпольщик, а????!! Что смотришь?

— Как жил? В одном доме? Ну так, может, не по своей воле, тогда кто кого спрашивал, офицерье просто заселялось в приглянувшуюся квартиру, кого им было спрашивать?

— Он с ними как мужик с бабами жил!!! — громко выкрикнул лейтенант и, понизив голос, продолжил: — Как называют баб, которые с фашистами сожительствовали? Подстилки? Что с ними делаем? Или к стенке, если можем доказать, или в лагерь. А что надо сделать с офицером НКВД, который сожительствовал сразу с двумя фашистами? Расстрелять!!! Расстрелять!! А его моим командиром назначили! Я — боевой офицер, у меня четыре награды, я к Герою представлен за 25 вылетов на штурмовике, меня из-за контузии отстранили от полетов и временно прикомандировали в Особый, вот я и попал сюда! Ну как такое стерпеть? Я же все документы на него, как надо, оформил, передал начальнику со служебной запиской! — не сдерживаясь, буквально кричал шепотом лейтенант.

— Может, тебе надо к начальнику сходить, задать вопрос? Ну, если ты прав, как такое терпеть? — посочувствовал сослуживец.

— Да ходил уже дважды, — лейтенант все не мог успокоиться. — Ходил. Первый раз он мне сказал, что факты проверяются и такими кадрами не разбрасываются из-за одного доноса.

— Ну и?

— Что и? Вызвал я снова эту официантку, она все подтвердила, готова была дать показания, да через два дня зарезали ее в подворотне, когда с работы возвращалась, — вздохнул следователь.

— Это как же?.. Ты думаешь — он? — предположил удивленный сослуживец.

— Да откуда я знаю?! — воскликнул лейтенант. — Дознание вела милиция местная, они дело открыли и закрыли в один день по причине отсутствия свидетелей, ты же знаешь, как нынче гоп-стопы расследуются… Я об этом узнал только три дня назад.

— Ну и что ты надумал? Снова к начальнику пойдешь?

— Да пошло оно все! Вот вернусь к себе в часть и уже через свой Особый отдел направлю рапорт о случившемся. Сил моих нет терпеть такое. Там люди гибнут, а здесь…

Ирод незаметно зашел за угол здания, чтобы лейтенанты, возвращаясь из курилки, не увидели его.

Весь вечер он обдумывал услышанное. Особой опасности не чувствовал, но оставлять такое на самотек было не в его правилах. Время работало против него — неизвестно, когда придет приказ о возвращении в часть его нынешних помощников. Надо было действовать, и Василий Петрович начал с малого. В течение дня он пересмотрел все дела, которые вели лейтенанты. Повезло ему где-то на третьем десятке. Лейтенант-следователь, его «доброжелатель», опрашивал уцелевших узников концлагерей. Все протоколы были написаны как под копирку, с обвинительным уклоном, а тут прямо с первых строк отмечены боевые заслуги, количество вылетов, героическое поведение во время пребывания в заключении… К делу было приложено ходатайство о прекращении расследования и направлении в действующую армию. Таких папок было пять, и все — летчики. Этого было вполне достаточно, чтобы, как минимум, отправить лейтенанта в штрафбат, но Крючок внутри Василия Петровича не угомонился и затребовал документы из лагерей, где пребывали все пятеро. А вот тогда выяснилось, что один из бывших летчиков сотрудничал с администрацией лагеря, был капо (старостой) в своем бараке. Все, участь обидчика-следователя была решена. К концу дня он и его сослуживец уже были в камере.