Изысканный труп - Поппи З. Брайт

Я слишком много выпил. Я заставил Сэма мучиться перед смертью. Но с этим уже ничего не поделаешь. Надо отмыться и убираться отсюда. Если кто-нибудь войдет, придется его тоже убить. Сегодня я первый раз в жизни убил двоих со столь коротким промежутком. Мне не хотелось опять пройти через это.

Я пошел к умывальнику, пустил тонкой струйкой холодную ржавую воду, сполоснул руки и оттер кровь бумажными полотенцами. Уже сухими руками вытер краны и надел резиновые перчатки, которые позаимствовал из неотложки. Вернувшись к Сэму, я нашел на полу скальпель, вытер его о край пальто и положил себе в карман. Надо будет избавиться от него и от перчаток до того, как доберусь до аэропорта, но здесь оставлять нельзя. Насколько я знаю, в клинике их помечают.

Я ощупал пиджак Сэма и достал коричневый кожаный бумажник, который видел раньше. В нем были водительские права, студенческий билет, три кредитные карточки, презерватив, пачка свеженьких банкнот по пятьдесят фунтов, завернутая в купюру помельче. В том же кармане находился и паспорт. Он был выдан в 1989 году, и улыбающееся лицо на фотографии было худее, волосы короче, внешний вид неряшливей, чем у ухоженного американского туриста, коим я его встретил сегодня.

Мне показалось, что я запросто сойду за человека на фото. Я теперь Сэмюель Эдвард Тул, уроженец некоего Шарлотсвилля. Я взял весь бумажник. Чем меньше опознавательных данных останется на Сэме, тем больше все будет выглядеть как убийство с целью ограбления. Что, конечно, и есть на самом деле. Поразмыслив, я снял с запястья черные пластмассовые часы и надел их на себя. Возможно, для Сэма время и было относительной категорией, но мне нужно сесть в метро до полуночи, а уже полдесятого.

Я вышел из кабинки, взглянул на свое бледное лицо без очков в грязном зеркале над раковиной, вытер пятно крови с подбородка и откинул назад мокрый от пота локон волос. Что я забыл? Оставил ли я на всем некую печать, свой почерк на бедном поруганном теле Сэма? Ничего такого в голову не приходило.

Что-то теплое протекло мне в носок, просочилось меж пальцев. Я взглянул на ногу и выругался. Из кабинки уже появилась лужица крови, отражая тусклый свет подобно черному лаку. Подошва ботинок давно перепачкалась. Я наследил по всему полу, а в тюрьме знают размер моей обуви. Однако я не мог рисковать, стирая их.

Самая дальняя от двери раковина просела, вероятно, из-за мужчин, которые опирались на нее с расстегнутыми ширинками. Я надавил на нее всем весом, сел на край и попрыгал, она отошла еще дальше и наконец отвалилась. Металл заскрипел, отрываясь от креплений. Древний водопровод скорбно загудел. Раковина свалилась на пол и раскололась надвое. Осиротевшая труба начала изрыгать воду вихревым фонтаном.

Через пару секунд кафельная поверхность покрылась тонкой пленкой грязной жидкости с розоватым оттенком, в которой я потопал, чтобы отмыть ботинки. Бросил последний взгляд на Сэма, молча извиняясь за то, что не могу задержаться, что оставляю его здесь одного. Наши судьбы столкнулись, как два корабля, объяснил я, и ты просто не смог выбраться живым из крушения.

Затем я поспешил вверх по бетонной лестнице и навеки покинул мрачное место. Я вдруг понял, что у меня талант покидать мрачные места.

Хотелось надеяться, что я найду такой уголок, где захочется остаться.

В Пейнсвике был (и вероятно, находится там и сейчас) мелкий воришка и насильник по имени Мейсен. Я встретил его на Рождество, когда меня выпустили из камеры в зал с телевизором. На одной из праздничных передач объявили, что струнный квартет будет исполнять симфонию Моцарта. Пока никто не успел переключить канал, Мейсен бросился к экрану и до предела врубил звук.

Он был жалким, скользким типом, и вскоре его оттолкнул ворчливый, кровожадный бугай, щелкнув кнопку с повтором футбольного матча. Мейсен весь вечер провел, забившись в угол подле меня, и объяснял свое сходство с Моцартом. Он смотрел фильм "Амадей" семь раз. Считал себя великим талантом, который не обнаружили в детстве и которому пришлось пропасть в зародыше.

– Что же тебе помешало добиться славы и денег? – спросил я.

– Мама с папой не разрешили мне брать уроки фортепиано, – последовал невероятный ответ.

Так и с убийцами, думал я. Среди них есть будущие гении и неудачники и те, кто бездумно, случайно забирает чужую жизнь. Но сколько людей ощутило истинную потребность убить, потребность прочувствовать, высоко оценить чью-либо смерть?

Некоторые считают, что таким, как я, убивать просто, что мы делаем это с той же легкостью и равнодушием, как чистим зубы. Гедонисты видят в нас абсурдных культовых героев, которые калечат жертву ради удовольствия. Моралисты даже за людей нас не держат, называют извергами, уродами. Однако урод – это медицинский термин для мутанта, который так безобразен, что место ему в могиле. Убийцы, которые подлежат любому определению, кормят почву.

Роясь в бумажнике Сэма, уже в вагоне метро, я вдруг ощутил волну тревоги. Я собирался подойти к банкомату в аэропорту, по максимуму снять наличные с трех кредиток и купить билет на первый понравившийся мне рейс. Но, крутя в руках твердый пластиковый прямоугольник, я вспомнил карту "Баркли", которой пользовался в своей прошлой жизни. Автомат выдаст сколько угодно денег, если помнишь свой пин-код из четырех цифр. Именно из-за этого такие, как я, не могли ударить прохожего по голове, позаимствовать карту и снять все, что там имеется.

Не мог же я вернуться и спросить Сэма, какой у него номер. Значит, придется покупать билет, пользуясь одной из карт, но если тело Сэма опознают и поймут, что я причастен к его смерти, то не составит труда узнать, куда я полетел. Конечно, я не останусь там, где сядет самолет. Но у преследователей будет ориентир, откуда начинать поиски. А я им даже этого давать не хотел.

Я гнул в руках карту с надписью "Виза", голограмма с орлом затрепетала и отлетела. Я потер пальцем выпуклые буквы имени Сэма, пытаясь впитать в себя его сущность, его воспоминания. Подумал о его мозге, угаснувшем в туалете: клетки превращаются в тухлую мякоть, клетки, в которых хранится необходимое мне знание. Сегодня утром я тоже был мертв. Если бы существовал некий обмен информацией по ту сторону жизни, призрачный банк данных со списком нужной статистики от ныне ненужных здесь душ... Если таковой и есть, то я недостаточно долго там задержался, чтобы иметь доступ.

Я решил купить по билету на каждую кредитку и в случае необходимости воспользоваться наличными Сэма. Тогда им придется искать меня из четырех разных мест, а не из одного.

Аэропорт Хитроу перед полуночью представляет собой какофонию толкотни, шуршания, спешащих путешественников, обрывочных голосов, стробоскопического света. Там есть закусочные и низкопробные забегаловки, липкие булочки в форме камня в злостном единении с дерьмовым чаем – надругательство над вкусовыми ощущениями и желудком. Книжные ларьки, киоски, где продают икру, тележки с чемоданами, эскалаторы, не облагаемые налогом зоны. И повсюду щиты с текущими вылетами, которые призывают вас отправиться в тысячу сторон прочь отсюда. Хитроу – самый оживленный международный аэропорт в мире. Каждые сорок семь секунд в воздух поднимается самолет. Никто не может обозреть их все сразу.