Яд со взбитыми сливками - Анна Ольховская

— Я не хочу в комнату, там наши телевизор смотрят, а я все равно ничего не вижу. Я лучше погуляю.

— Ну что ты, глупенький! — Сися слезла с плеча, зато рука придавила сильнее, задавая мальчику нужное направление. — Какое там гулять — дождь за окном. Да и стемнело давно…

— Вот это как раз мешает мне меньше всего, — проворчал мальчик, увлекаемый следом за воспитательницей, словно надувная лодка за мощным катером. Он даже слышал шлепки своей… гм, кормы по гребням волн.

— Ох, прости, Сашенька! — В макушку ткнулось что-то мокрое. Или липкое? Если у нее губы накрашены какой-нибудь фигней, на голову теперь мухи садиться будут.

Не, не будут. Мухи сейчас спят.

Это же настоятельно порекомендовала сделать своему подопечному и Виктория Викторовна, отбуксировав его в комнату. Завтра ведь такой знаменательный день, следует хорошенечко выспаться и отдохнуть. И ты, Гошенька, не засиживайся у телевизора!

Пожелав мальчикам спокойной ночи, пластиковая сдоба вышла из комнаты.

— И чего бродит? — проворчал Саша, усаживаясь на кровать. — Чего домой не идет?

— Так она же дежурная сегодня! — пояснил Гошка. — Вот и бродит, таких зануд и нытиков, как ты, по коридорам отлавливает и по местам разносит.

— Насчет разносит ты точно подметил. — Саша потер нывшее плечо. — Она меня сюда приволокла почти как щенка за шиворот.

— Знаю, — хихикнул Гошка. — Меня Викуська так тоже пару раз тащила. Ты хоть ногами мог идти, а у меня роста — сам видишь сколько, так вот я точно в воздухе болтался. Смешно!

— А по-моему — унизительно.

— Знаешь, Сашка, — разозлился Кипиани, — ты меня уже достал своим вечным недовольством! А сегодня ты вообще повел себя как свинья! Я за него беспокоюсь, Мамалию за него клянчу, нас наконец-то заметили, а он, вместо того чтобы радоваться, еще и психует! И обзывается! Эй, ты чего дергаешься? И побледнел как! Обиделся, что ли? — Послышался смешной топоток — это Гошка, спрыгнув со стула, подбежал к другу. Он шутливо боднул Сашу в плечо: — Да ладно тебе, не дуйся. Было бы с чего! Ну, чего ты? Я ж понимаю — ты маму ждал, но ее можно и в новой семье подождать, верно? Все лучше, чем в детском доме.

Спрашивать у Гошки, не слышал ли он еще кого-то сейчас, было бесполезно. Не слышал, иначе отреагировал бы.

Но, самое главное, и не видел.

В комнате, кроме ее обитателей, никого не было.

А значит, с ним, с Сашей, действительно говорит Сережка Лисицын.

Вернее, его призрак.

— Прекрати наконец дергаться! — прошипел он в самое ухо. — Да, это я, Серега Лисицын. Я умер два года назад. И остался здесь, как и остальные.

Сжав зубы до боли в щеках, чтобы они, заразы, не стучали, Саша медленно сполз с кровати и направился к санузлу.

— Эй, ты чего молчишь? — расстроенно крикнул вслед Гошка. — Ну не обижайся!

— Успокойся, — выдавливать слова сквозь стиснутые до судорог зубы, оказывается, довольно сложно. Они, слова, вылезают плоскими и шипящими, и убедить собеседника, что ты на него вовсе не злишься, такими несимпатичными словами довольно трудно. Но попытаться стоит. — Я не обижаюсь. У меня просто вдруг живот схватило.

— Что, болит? — мгновенно переполошился Гошка. — Сильно? Может, вернуть Викуську, пусть Пипетку позовет?

— Нет! — Крик получился свистящим и резким, словно удар хлыста. — Не надо звать Пипетку. Я в тубзике отсижусь, вы не ломитесь ко мне какое-то время, лады?

— Постараемся, — хихикнул Гошка, успокаиваясь. — Ты, главное, добеги.

Саша выполнил наказ приятеля и повысил скорость.

Закрыв дверь на защелку, мальчик пустил воду в раковину и опустился на пол, прижавшись спиной к стене.

И только потом решился ответить:

— Так не бывает.

— Бывает, Санек, — шепот сменился нормальным голосом, знакомым голосом Сережки Лисицына. Исчезло, правда, специфическое пришепетывание, обусловленное физическим дефектом мальчика. Потому что физический дефект исчез вместе с телом… — Я бы тоже ни за что не поверил раньше. Когда был жив.

— Но… но почему ты здесь? Ведь, если все это правда, ты должен был уйти в Свет, или еще говорят про тоннель, ведущий к Свету.

— Мы хотим, мы очень хотим туда, меня там бабушка встретила, — голос Сережки дрогнул. — Я, когда умер, полетел в тоннель, так легко стало, свободно, исчезла страшная боль. И знаешь, чем ближе становился Свет, тем больше я чувствовал всепоглощающую любовь того, кто ждал там, впереди. Я уже почти вылетел из тоннеля, я даже успел увидеть пожилую женщину, ласково улыбающуюся мне, и я знал — это моя бабушка. Да, я никогда ее не видел, но совершенно точно знал, кто это. И вдруг — меня словно пылесосом втянуло обратно, в ту комнату, где осталось мое тело. И я увидел, что они делают с ним… Я закричал, заметался по комнате, ища выход в тоннель, я так хотел туда, но ничего не получалось. А потом появились остальные и увели меня.

— Остальные?

— Все, кто умер здесь. Нас много набралось за эти годы, очень много. И все мы заперты здесь, хотя это так страшно, если бы ты только знал, Санька! Наблюдать за тем, как вас одного за одним уводят в эту комнату пыток, и знать, что ничего изменить не можем…

— Комната пыток — это больничка, да?

— Да. Ты с самого начала чувствовал, что там зло, помнишь, говорил нам?

— Помню, — прошептал мальчик, — только меня никто не слушал. И сейчас не слушают. А завтра Гошку…

— Мы знаем. И то, что ты все слышал, знаем. Поэтому мне разрешили связаться с тобой. Если мы сможем помочь тебе выбраться отсюда, у нас появится надежда уйти в Свет.

— Но почему вы не можете уйти туда сейчас? И кто вам разрешает или запрещает делать что-то?

— Все очень сложно, Санек. Да и не могу я тебе рассказать подробно. Только одно — души тех, кто умер здесь, будут заперты в этом проклятом месте до тех пор, пока это гнездо боли и страха не исчезнет.

— Это в смысле? Взорвать его надо, что ли?

— Нет. Надо прекратить все это, понимаешь? Раз и навсегда. И чтобы здесь снова был нормальный детский дом. Хотя… Не знаю. Вряд ли здесь можно будет нормально жить. Слишком много впиталось жути. Санька, если бы ты мог видеть! Над детским домом крутится страшная черная воронка зла. Она-то и затягивает обратно души, не пуская их в Свет. Мы постоянно пытаемся вырваться из нее, но чем больше детей принимает здесь мучительную смерть, тем мощнее становится воронка. И, пока она не исчезнет, мы замурованы внутри.

— Но почему… — Саша запнулся, не в силах подобрать слова. Он никогда не думал о Боге, силы Света и тьмы ассоциировались у него с голливудскими блокбастерами, которые он «смотрел» вместе с друзьями. А привидения — это вообще выдумки типа страшилок на ночь. И вот теперь он говорит с умершим два года назад Сережкой Лисицыным, обсуждая совершенно невозможные еще недавно вещи. — Почему Бог сам не уничтожит это?