Букет кактусов - Лариса Уварова

По такому показателю, как упрямство, Вадим значительно превосходил ее бывшего мужа – это Ольга давно уяснила. И потому временно отступила. А через пару месяцев как бы невзначай, между прочим, вернулась к трудной теме.

– Ты знаешь, Вадик, кажется, мой Борька женится!

– Ну вот, а я что тебе говорил?

– Да нет, все дело в том, что невесту-то он подцепил с квартирой! Кажется, у нее там одна мать в трехкомнатной, я точно не в курсе. Ты же знаешь, мы с Борисом сейчас не ладим... Но жить они намерены там, он сам сказал. Если так, то это и для нас хорошая новость, верно?

– Ну, ты погоди, лисичка-сестричка: это еще, как говорят, вилами на воде писано. Он еще не женился и не переехал...

– Но если все-таки женится и переедет – тогда как? Вадим, не увиливай от ответа! Я устала встречаться с тобой на квартирах подруг, понимаешь?!

«Сама живи пока, с тобой я ничего по закону сделать не могу, – сказал как-то Борька. – Но если здесь появится кто-нибудь из твоих хахалей... Тогда пеняй на себя, поняла? Пока менты подоспеют, вам обоим уже понадобятся санитары». И Ольге Геннадьевне как-то не пришло в голову проверить – не пустая ли то угроза...

– Понимаю, Олюшка, как не понять. Думаешь, я сам не устал от такой жизни? Если в самом деле все так, как ты говоришь, тогда отчего же... Если он и правда выпишется и не будет претендовать на квартиру – в чем я, честно говоря, сомневаюсь... В общем, нужно будет с ним серьезно поговорить. Разумеется, не давить на парня. Если только он добровольно...

– Разумеется, дорогой. Предоставь это мне.

Этот разговор состоялся примерно за месяц до уже упомянутого судьбоносного совета в распавшейся семье Кривицких. И дней за десять до другого бурного объяснения – между двумя людьми, которых насмешница-судьба тоже связала общей фамилией и общей жилплощадью. Однако считать их одной семьей мог только такой «неисправимый идеалист», каким был покойный Феликс Михайлович Жемчужников.

Припомнив ту недавнюю сцену в квартире на улице Комиссаржевской, Ольга Геннадьевна невольно передернула плечами, словно от озноба. Второй раз в жизни она видела Борьку в бешенстве. Да что там видела: сама стала причиной и объектом его гневного припадка! Брр... Почти как тогда, когда погиб Феликс.

Жемчужникова инстинктивно потерла горло – настолько живо оно хранило ощущения, вызванные двухнедельной давности железной хваткой Бориса. Ощущения, прямо скажем, мало приятные! Могильные... Слава Богу, что на ней был свитер из ангорки с толстым воротником – только благодаря ему не осталось следов от пальцев этого негодяя. Пришлось бы тогда объясняться с Вадимом, а эти объяснения могли бы их завести о-ох как далеко...

Глядя на дорожный пейзаж сквозь стекло, испещренное дождевыми брызгами, штрихами и зигзагами, она думала о своем и едва слушала болтовню Вадима – о погоде и о политике, о видах на урожай и на будущее демократии.

Ольга Геннадьевна думала: до чего же несправедливо устроена жизнь! Ну почему она одним с самого рождения дает все, чего можно пожелать, и даже больше?! В то время как другим – которые ничуть не дурнее и не уродливее! – приходится когтями и зубами выцарапывать у судьбы каждую малость...

Угораздило же ее появиться на свет от простого шофера, да еще в захудалом райцентре! Своим умом зарабатывать хороший аттестат, своим умом поступать в МГУ на экономический, потом подыскивать приличное место для распределения...

Примерно за год до ее появления на заводе овдовел главный инженер Жемчужников, и Ольга решила, что судьба таким образом явила ей наконец-то немного справедливости. Правда, кандидату в мужья было уже за сорок, и внешне он был далеко не Ален Делон, и удалью – не Бельмондо, и к тому же имел на иждивении сына-подростка... Но все это Ольга была согласна принять «в нагрузку» к несомненным достоинствам Феликса Михаловича: его зарплате и премиальным, квартире в центре города, даче в Сосновке и «Жигулям» новой модели. И, конечно, к его «блестящей» фамилии: она тоже сыграла далеко не последнюю роль. Ольга с детства злилась на собственную – «серенькую», неказистую. И стеснялась отцовского, «шоферского» имени: «Ольга Геннадьевна»... Тьфу! Звали бы ее Ольга Феликсовна – совсем другое дело.

Тут мысли Ольги Геннадьевны – мысли, десятки и сотни раз крутившиеся в ее рыжекудрой головке! – вновь вернулись к тому человеку, который как раз и носил отчество, казавшееся ей таким престижным, «не шоферским».

«Мерзавец, паршивый щенок! Неблагодарная тварь! Нет, он не посмеет разболтать Вадиму. Как? Они ведь даже не знакомы. Не пойдет же он специально на завод! И анонимку писать не станет – нет-нет, Борька негодяй, но не настолько! Ничего он не сделает. Особенно теперь, когда я прижала его к стенке... Он мне за все заплатит! И за „шлюху“, и за „убийцу“, и за свои пальчики на моей шее. Все будет по-моему. Или женится на Люськиной дочке и пойдет к ним в примаки, или...»

Ольга Геннадьевна хищно усмехнулась.

– Ты что, лисичка-сестричка? О чем думаешь?

– Конечно, о тебе, милый. О ком же мне еще думать!

– Ах, так это, значит, ты надо мной смеешься?!

– А разве нет повода? Вот ты жалуешься, что опять «дворники» заело, а сам их даже не включил!

Если она сейчас и кривила душой, то самую малость. Ольга Жемчужникова действительно думала теперь о своем женихе. И посмеивалась – тоже над ним: снисходительно, как посмеиваются над наивностью ребенка, чьи реакции вполне предсказуемы. Ну, а если даже Борька доберется до Вадима и расскажет ему все – что тогда? Неужели она не сумеет убедительно изобразить праведный гнев? Оскорбленную добродетель приемной матери, которую неблагодарный пасынок – из ревности или шкурных побуждений – обвиняет во всех смертных грехах?! Неужели Вадик поверит какому-то мальчишке, а не ей, ради которой он бросил семью, не побоялся ни парткома, ни обкома, ни «общественного мнения»?..

Ерунда. Полная чушь! Конечно же, Вадим поверит ей. Потому что он, в силу своей идеалистической натуры, просто не сможет поверить в то, что услышит от этого щенка. Потому что у того нет доказательств! Единственную улику – ту фотографию с двусмысленной надписью, которую она сдуру подарила Борьке перед его уходом в армию и про которую они оба забыли, – уничтожила эта ненормальная девчонка, что крутила с Борисом последние года полтора.

Правда, и улика-то была не улика, а так... «Моему любимому сыночку и мужу от мамочки». Ну и что такого? Прочти эту дарственную кто-нибудь посторонний – подумали бы, что снимок предназначался одновременно для сына и его отца, и только. Ольга специально так выпендрилась, чтоб истинный смысл был понятен только Борьке и больше никому. Тогда им обоим было приятно лишний раз пощекотать себе нервишки. И действительно: сколько народу видело эту фотку, но никто ничегошеньки не заподозрил! Даже Феликс...

Но ведь эта девчонка из провинции – Александра или как ее там – почему-то сразу поняла все! Сразу, как только откопала ту фотографию среди старого хлама в Борькиной комнате... Просто удивительно! Слава Богу, что эта влюбленная студенточка тогда изодрала снимок на мелкие клочки. Раз она догадалась – мог бы и Вадик поверить. Фу ты, не приведи Господи!