Предчувствие чуда - Энн Пэтчетт

Марина вернулась к афроамериканке. Пациентка была само терпение. А вот доктора охватил ужас. Потом, когда Марина вновь и вновь, во сне и наяву, крутила в голове ту ночь, как фильм, именно эту часть она просматривала тщательней всего, замедляя бег пленки почти до предела, изучая каждый кадр. Ее пугало не то, что роженица умрет или потеряет ребенка, – нет! Ее пугало, что она уронит себя в глазах доктора Свенсон. Вот если бы она действовала точно по инструкции и позвонила на пятнадцать минут позже, ничего бы не случилось. Конечно, она усвоила этот урок. Конечно, доктор Свенсон вот-вот приедет. Все сестры понимали ситуацию. Они готовили пациентку к операции, будили анестезиолога и приговаривали: «Это чтобы доктор Свенсон приехала и сразу взялась оперировать». Разумеется, Марине нужно было позвонить другому врачу, но ей это попросту не пришло в голову. Она тянула время, чтобы обезопасить себя. Если бы она не ждала так долго, если бы не дождалась катастрофы, когда не оставалось ничего другого, кроме как действовать…

Самолет резко нырнул вниз, потом выровнял курс. Воздушная яма, пустяк, но на долю секунды пассажиры подумали одно и то же: вот и конец! Мужчина в костюме схватил Марину за руку, но не успел ее коснуться, как все прошло, беда миновала.

– Вы это заметили? – прошептал он.

Нет-нет, все началось гораздо раньше, за годы до этого, в начале ординатуры или даже в медицинской школе, в самый первый день, когда с амфитеатра лекционной аудитории она увидела доктора Свенсон. Нет слов, чтобы описать, как восхищалась Марина ее умом и профессионализмом. И не одна она, а все студенты. Ежеминутно. Доктор Свенсон не утруждалась даже запоминать, как их зовут, но они все равно подчиняли свои жизни ее воле. С девушками она была особенно жесткой. Рассказывала, как сама пришла учиться в медицинскую школу и мужчины встали в дверях, сцепившись локтями. Они построили баррикаду из своих тел, пинали ее, когда она карабкалась по их головам. А нынешние студентки осваивают профессию врача, не понимая и не ценя тех усилий, которые доктор Свенсон проделала ради них. Нет, Марина не хотела быть как доктор Свен-сон, даже не мечтала об этом. Он хотела лишь проверить, сможет ли пять лет жить по стандартам доктора Свенсон. Но не смогла. Внезапно Марину замутило, как от спиртного. Она почувствовала тень мужчины рядом. Потом он отпустил ее. Она никогда не смогла бы рассказать свою историю Андерсу, даже если бы это помогло ему быть настороже, даже если бы спасло ему жизнь. Нельзя рассказывать такое отцу троих сыновей. Кожа на животе роженицы угрожающе натянулась, истончилась, стала похожа на оболочку воздушного шарика. Марина до сих пор помнила, как сверкала на ней испарина. Она разрезала кожу, добралась сквозь жировую ткань до мышц, думая о том, что времени совсем не осталось. Ее руки работали втрое проворней обычного… вот, наконец, и матка. Казалось, своей быстротой она спасает жизнь ребенка, но в тот самый момент, когда Марина поняла, что перед ней головное предлежание, лицом вверх, лезвие скальпеля рассекло кожу плода на границе волосяного покрова – и распороло до середины щеки. По лицу Марины словно тоже прошелся скальпель – быстро, решительно, прямо по глазу. И по лицу отца тоже. Приехав в больницу, он нашел там жену под наркозом и сына – со шрамом и наполовину слепого. Марина вышла к нему в холл и сообщила, что произошло. Мужчина вздрогнул точно так же, как вздрогнула она сама. Тогда ему не позволили взглянуть на младенца. Над ним уже хлопотали специалисты, но исправить все было невозможно.

К огромному удивлению Марины, из ординатуры ее не выгнали. Когда завершилось расследование и был закрыт судебный иск, ей позволили вернуться. Самое ужасное, что не винила ее и роженица. Она хотела получить компенсацию за причиненный ущерб, но не жаждала Марининой крови. Сказала, что, если не считать той ошибки, доктор все сделала правильно. Если не считать той ошибки. Так что Марине пришлось самой отмерять себе наказание. Она была не в силах смотреть в глаза однокашников, прикасаться к пациентам. Не могла она и вернуться к доктору Свен-сон – во время разбирательства дела та заявила, что старший ординатор получила указание не предпринимать самостоятельных действий и что в течение тех трех часов сердцебиение плода слабело, но всякий раз возвращалось к норме. Можно было не спешить. Не исключено, что через час-другой расширился бы родовой канал. А может, еще десять минут – и плод бы погиб. Наверняка никто не знал. Марина была тонущим кораблем, доктор Свенсон отвернулась от нее и ушла по твердой суше. Вероятно, доктор Свенсон даже не узнала бы Марину в лицо, встреться они в больничном коридоре.

Нет, Андерс ни за что не остался бы дома. Как он мог упустить шанс посреди зимы отправиться на берега Амазонки фотографировать каракар! Да ведь уже ничего и не исправить – он уехал, он умер, Марина летит в Бразилию выяснять, что случилось с его телом. Всю ночь она провела с роженицей, лишила глаза ее ребенка, и теперь ее глаза закрывались сами собой, открывались и снова закрывались. Такова была цена поездки к доктору Свенсон – воспоминания. Марина пошла в свою лабораторию, хоть и обещала мужчине в соседнем кресле не делать этого. Прошла по темному коридору. Вошла в темную комнату, взяла со стола Андерса фотографию его сыновей – на ней все трое были охвачены приступом веселья. Улыбки мальчишек – улыбки из другой жизни – казалось, источали свет. И тут дверь открылась опять. Что забыл Андерс на сей раз? Бумажник? Ключи? Не важно. Лишь бы он вернулся.

– Пойдем, Мари, – сказал отец. – Пора.

Это было так замечательно, что Марина чуть не засмеялась во весь голос. Конечно, он пришел к ней, конечно! Это была хорошая часть сна – когда отец входил в комнату и звал ее по имени. На какое-то время, пока события не принимали скверный оборот, они оставались вдвоем. Ужасная концовка сна неизменно убивала всю радость начала. Так не должно было быть. Ведь жизнь складывается из горя и великого счастья, и помнить надо все.

– Я смотрела на фотографию. – Марина показала снимок отцу. – Чудесные мальчишки, верно?

Отец кивнул. Бодрый, подтянутый, в отглаженных брюках и длинной желтой рубахе-курте он выглядел настоящим красавцем. Стройную талию опоясывал плетеный ремень. Теперь они с Мариной были почти сверстниками. Она понимала, что времени положено бежать вперед, но с радостью навсегда осталась бы в этом мгновении.

– Ты готова?

– Готова.

– Отлично, тогда держись за меня.

Отец открыл дверь, и они вместе шагнули в пустой коридор лабораторного корпуса «Фогеля». Там стояла удивительная тишина, и Марина старалась успеть насладиться ею, понимая, что долго это не продлится. Одна за другой начали открываться двери, из них стали выходить коллеги, они хотели познакомиться с ее отцом, пожать ему руку. Следом за ними появились громкоголосые индийцы, их становилось все больше и больше, словно в коридор изливалась вся говорливая Калькутта.

– Я знаю, где тут лестница, – крикнула Марина отцу. – Пойдем туда.

Тот не слышал ее из-за оглушительного шума. Они пробирались сквозь толпу и, пока могли, крепко держались друг за друга.

Едва попав под затхлый ветерок тропического кондиционера, Марина поняла, что воняет шерстью. Она стянула с плеч легкое весеннее пальто, расстегнула молнию на кофте. Пока доктор Сингх безуспешно пыталась запихать теплую одежду в сумку, амазонские насекомые дружно оторвались от листьев, которые пожирали, и направили чуткие усики в сторону восхитительного лакомства – женщины, приехавшей из миннесотской весны.