Не отступать! Не сдаваться! - Александр Лысев

— Да, верно, — согласился старшина.

— Ну а не смирись — себе же хуже сделаешь, — ответил Дьяков.

В это время Кутейкину показалось, что за ними кто-то стоит. Он обернулся и увидал перед собой Рябовского.

— Что вы тут делаете? — сурово спросил старшина.

— Я… — Рябовский замялся. — Да я… Просто шел мимо.

— Ну и идите мимо, — тем же тоном сказал Кутейкин.

Рябовский засеменил прочь. Однако его появлением разговор был испорчен, и старшина, простившись с Дьяковым, направился к землянке.

На следующий день в блиндаж к Егорьеву заглянул старшина. На этот раз Кутейкин был без каких-либо котелков, и лицо его выражало тревогу и озабоченность. Егорьев сразу заметил это необычное состояние старшины.

— Что случилось, Тимофей? — сразу же, как только старшина переступил через порог, спросил Егорьев.

— Плохие вести, — отвечал хмуро Кутейкин. — Желобова убили.

— Да ты что?! — изумился Егорьев. — Быть не может! Когда?

— Сегодня утром. Вы, лейтенант, стрельбу слышали?

— Ну?

— Ну и ну… — Кутейкин подошел к столу и вдруг с силой звезданул по нему кулаком. — Ах!… Сволочи! Лучший пулеметчик в роте был!

— Да… — Егорьев вздохнул и потер в задумчивости пальцем переносицу.

— Надо писать, — после некоторого молчания сказал старшина.

— Что писать? — не понял Егорьев.

— Ну как что?— Кутейкин посмотрел на лейтенанта: «Мол, сами знаете». — Бумагу писать! У него семья в Архангельске.

Егорьев помолчал некоторое время, потом сказал, обернувшись к старшине:

— Вы напишите сами, ладно?

— Ладно-то ладно, — невесело усмехнулся старшина. — Только…

И, не докончив фразы, Кутейкин оборвал сам себя:

— В общем, слушаюсь.

Старшина ушел. Егорьев, стоя посреди блиндажа и глядя на дверь, в которую только что вышел Кутейкин, думал о смерти Желобова. Думал и в некотором смысле удивлялся сам себе. Вот не стало еще одного бойца из его взвода. Эта весть, бесспорно, в первую минуту огорчила его, была неожиданной, да и сейчас у него нет никаких причин радоваться по поводу этого события. Но сейчас чувство сострадания постепенно переходило в сожаление, и состояние свое он мог бы выразить словами: «Чему удивляться». Егорьев почувствовал, что та будничность, с которой все воспринимают гибель человека на войне, постепенно передается и ему, и хотя разум сознает весь ужас случившегося, в душе отголосок этого ужаса находит все меньше и меньше чувства, а натыкается лишь на все возрастающую с каждым днем пребывания на передовой усталость. Именно эта усталость, переходящая в привычку ничему не удивляться, потому что так будет и завтра, и еще много-много дней, а на вопрос «сколько?» не сможет ответить никто, овладела сейчас Егорьевым. Он почувствовал ее в себе, и она дала ему понять, что смерть здесь будет настигать немыслимое количество людей, и, быть может, когда-нибудь настигнет и его, а потому для сострадания к каждому не хватит тебя самого. Человек, попавший сюда и насмотревшийся на все происходящее здесь, хочет закричать: «Да что же такое делается?!» — но он промолчит, поняв, что кричать бесполезно и бессмысленно, потому что война уже захлестнула человека-

Зуммер телефона заставил Егорьева вздрогнуть.

—Четвертый слушает.

— Четвертый, — раздался в трубке голос Полесьева, — в тринадцать ноль-ноль к вам прибудут подберезовики. Обеспечьте лукошком. Детали уточните у грибника.

Это означало: обеспечить прохождение группы разведчиков через передний край. Грибник — значит командир. Условный код Егорьев знал хорошо, впрочем, это была его обязанность. Хотя со стороны выглядело смешно — взрослые люди разговаривают о каких-то там лукошках и грибниках. Однако служба, как говорится, есть служба, поэтому на вопрос Полесьева: «Как поняли?» — Егорьев ответил: «Понял хорошо» — и, не дожидаясь напоминания: «Повторите», проговорил в трубку только что сказанные ротным слова, на что услышал удовлетворенный голос старшего лейтенанта:

— Поняли правильно, конец связи.

Егорьев положил трубку и глянул на часы: было без пятнадцати час. Надев каску, вышел из блиндажа. Он остановился тут же, около двери, прислонившись плечом к стенке траншеи, посмотрел на небо. Оно было наполовину затянуто надвигающейся с запада огромной черной тучей. Туча ползла медленно, ее края, освещенные изнутри невидимым с земли солнцем, резкими лиловыми контурами вырисовывались на чистом еще небосклоне. От реки подул резкий порывистый ветер, волнуя и перебирая высокие ковыльные травы, подняв тучу песка и пыли с брустверов окопов и будто вырвавшись на волю, понесся по степи, неистовствуя в своем безудержном желании смести и увлечь за собой все на своем пути. На мгновение ветер стих, словно исчез, растворился, умчался далеко-далеко. Наступила мертвая тишина, длившаяся всего несколько секунд. И вдруг ее разорвал где-то вдали раздавшийся раскат грома, ярким извилистым зигзагом мелькнула между черных туч молния, и первые крупные капли дождя упали на землю, прибивая лежавшую на всем пыль. Дождь закапал чаще и вдруг хлынул с неимоверной силой, мгновенно превратившись в незыблемую, плотную стену протянувшегося от неба до земли бессчетного множества водяных нитей. В этот момент сквозь разомкнувшиеся на мгновение клочковатые тучи выглянуло солнце, и дождевые нити заискрились, засверкали перламутром под его лучами.

…Егорьев стащил головной убор, подставив лицо под низвергавшиеся сверху потоки воды. А дождь все лил и лил, земляными ручейками стекая по стенкам на дно окопов, весело колошматил по согнувшимся в траншеях фигурам, отбивая дробный перестук на солдатских касках, пригибая к земле степную траву

Разведчики появились бесшумно и неожиданно, как призраки вышли из дождя один за другим, мокрые до нитки, в мокрых плащ-палатках, со стекающими струями воды с наполовину высунутых наружу автоматных стволов. Всего десять человек. Так же спокойно и размеренно, выждав, пока Егорьев перебросится несколькими фразами с их капитаном, они вошли вслед за обоими офицерами в блиндаж. Разместились, сушили одежду, отдыхали до вечера.

Во второй половине дня дождь кончился. Небо очистилось, в воздухе чувствовалась свежесть и не было больше затрудняющей дыхание пыли. Часов в десять, когда над землею стали сгущаться сумерки, Егорьев, капитан, так и не сказавший за все время больше ни одного слова, кроме тех, которые он произнес днем, у блиндажа, и девять его разведчиков выбрались на позиции взвода. Егорьев провел их вправо, огибая блиндаж и оставляя слева занятую немцами высоту.

— Здесь, — сказал он и остановился.

Все залегли. Немцы изредка пускали осветительные ракеты из-за реки. Высота безмолвствовала. Капитан посмотрел на часы, искоса глянул на Егорьева, пробежал глазами по цепочке изготовившихся к броску разведчиков.

— Если что — прикроете, — коротко сказал он лейтенанту.