Табакерка императора - Джон Диксон Карр

Дженис по-прежнему никому не смотрела в глаза. Шок прошел. Его сменил ужас.

– Он говорит, ее видели две свидетельницы, Ивета и Селестина. Полиция забрала ее халат; на нем была кровь…

Ева Нил застыла, вытянувшись на стуле. Она смотрела прямо на Дженис, но не видела ее. Еве хотелось расхохотаться и хохотать, хохотать, лишь бы заглушить страшный шум в ушах.

Обвинить ее в убийстве! Это было бы смешно, если бы не было так страшно. Как удар ножом в спину. Нет, все равно смешно. Только вот в этом бреде насчет «осколка табакерки, прилепившегося якобы к ее подолу» – вот уж действительно непонятно! – ничего смешного нет. Тут какое-то недоразумение, или ее нарочно хотят загнать в угол и прикончить. Конечно, полиции ей бояться нечего. Кошмарное, нелепое обвинение в убийстве старика Лоуза легко опровергнуть. Достаточно открыть все про Неда Этвуда, а он подтвердит.

Что она никого не убивала, доказать легко. Но рассказывать про Неда Этвуда…

– В жизни не слыхала ничего более смешного, – воскликнула она, – ой, дайте хоть в себя прийти!

– Так это все неправда? – настаивала Дженис. Ева резко тряхнула головой.

– Нет, ну, конечно, неправда! – сказала она. – То есть…

И тут она запнулась. Голос у нее дрогнул так, что это было красноречивей всяких слов.

– Конечно, это неправда, – твердо сказал дядя Бен. Он откашлялся.

– Конечно, неправда, – эхом отозвалась Елена.

– Тогда, – упорствовала Дженис, – что это за странное «то есть»?

– Я… я не понимаю…

– Сначала вы сказали все как надо, – объяснила Дженис, – а потом вы как будто спохватились, и так непонятно посмотрели, и сказали «то есть» – как будто что-то все-таки на самом деле было.

Господи, ну как им сказать?

– Значит, это все неправда? – вне себя сыпала Дженис. – Ведь тут не может же быть что-то верно, а что-то нет?

– Пожалуй, девчонка говорит не такие уж глупости, – неохотно заметил дядя Бен, снова откашлявшись.

Три пары глаз, славных глаз, без сомнения, доброжелательных глаз, уставились на Еву. На секунду у нее перехватило дыхание.

Наконец-то до нее дошло. Все это нагромождение домыслов и недоразумений. Или еще похуже, как, например, этот «осколок табакерки», который навязчиво и мучительно плясал у нее в уме. Но ведь кое-что из этого факты. Полиция может их доказать. И совершенно бесполезно отрицать их.

– Скажите, – начала Ева, нащупывая почву. – Неужели вы можете поверить, что именно я могла… ну… поднять руку… именно на него?

– Нет, милая, конечно, нет, – успокоила ее Елена, и ее близорукие глаза посмотрели на Еву просительно. – Вы только скажите нам, что все это ложь. Больше нам ничего не надо.

– Ева, – спокойно проговорила Дженис. – Какую жизнь вы вели до встречи с Тоби?

Впервые в этом доме ей задали такой нескромный вопрос.

– Ну, Дженис, знаешь ли! – оборвала ее Елена совершенно вне себя.

Дженис не обратила на мать никакого внимания. Она медленно перешла гостиную и села на низенький мягкий стул против Евы. Нежная, почти прозрачная кожа, какая часто бывает у рыжих, в минуты волнения порой отдает зловещей синевой. Большие, темные глаза Дженис уставились на Еву. В них смешались восторг и отвращение.

– Не подумайте, что я вас осуждаю! – сказала она с неуклюжим великодушием своих двадцати трех лет. – Я даже вами восхищаюсь. Правда. Я всегда вами восхищалась. Но просто префект полиции об этом говорил. Я только за ним повторяю. То есть насчет того, зачем вам могло понадобиться убить папу. Я не говорю, что вы убили, поймите! Я вовсе и не думаю, что это вы. То есть что это именно вы… Только…

Дядя Бен кашлянул.

– Мы, я надеюсь, все тут широких взглядов, – сказала Елена, – верней, кроме Тоби и еще, пожалуй, бедного Мориса. Но знаешь ли, Дженис!

Дженис пропустила слова матери мимо ушей.

– Вы ведь были замужем за этим Недом Этвудом, да?

– Да, – сказала Ева. – Конечно, была.

– Он сейчас в Ла Банделетте, знаете?

Ева облизала губы.

– Да?

– Да. Неделю назад он был в баре «Замка». Он довольно много говорил и, помимо всего прочего, сообщил, что вы до сих пор в него влюблены и что он вас вернет во что бы то ни стало, даже если ему придется ради этого открыть нам на вас глаза.

Ева не в силах была шевельнуться. Сердце у нее то совершенно замирало, то начинало бешено колотиться. Она просто онемела от этой наглости.

Дженис оглядела всех.

– Вы помните, – продолжала она, – вечер перед тем, как умер папа?

Елена зажмурилась.

– Как он тогда вернулся с прогулки, – продолжала Дженис, – такой пришибленный и огорченный? И не пошел с нами в театр? И ни за что не хотел объяснять почему. И ведь только когда ему позвонил антиквар насчет табакерки, он успокоился, верно? И что-то такое он еще сказал Тоби перед нашим уходом в театр, помните? И Тоби тоже стал какой-то странный, да?

– Ну и что? – не выдержал дядя Бен, внимательно изучавший свою трубку.

– Глупости, – сказала Елена. Но при упоминании о той ночи слезы выступили у нее на глазах и с круглого лица сползли благодушие и румянец. – Тоби так расстроился тогда просто из-за того, что «Профессия миссис Уоррен» – пьеса о… ну, словом, о проституции.

Ева выпрямилась на стуле.

– Больше всего папа любил гулять по зоологическому саду за «Замком». И вот, если этот мистер Этвуд пошел за ним и сказал ему что-то насчет…

Дженис не кончила фразу. Она кивнула на Еву, отводя от нее глаза.

– И папа пришел домой – помните? – странный и бледный. Он что-то сказал Тоби. Тоби ему не поверил. Ну вот только представьте себе, что все было так! И – помните? – Тоби не мог заснуть. В час ночи он позвонил Еве. И если он передал ей папины слова? А она пришла сюда выяснять отношения с папой и…

– Простите, одну минуточку, – очень спокойно сказала Ева.

Она глубоко вздохнула, подождала, пока сможет ровно дышать, и снова заговорила.

– Интересно, что же вы обо мне все это время думали? – спросила она.

– Ровным счетом ничего! – крикнула Елена, срывая с себя пенсне. – Вы прекрасная, вы лучше всех! О господи, да куда же это опять запропастился мой носовой платок! Просто когда Дженис несет про эту кровь и бог знает про что еще, а вы ее не обрываете, вы не отрицаете…

– Да, – сказал дядя Бен.

– Но я хочу еще кое-что выяснить, – не унималась Ева. – Что это за обиняки и недомолвки, и вопросы, каких я от вас раньше никогда не слышала? Уж не на то ли вы намекаете, что «Профессию миссис Уоррен» надо бы назвать «Профессией миссис Нил»? Так, что ли?