Низвержение Жар-птицы - Григорий Евгеньевич Ананьин

удобства отчетности. Подойдя к мешку, который принадлежал одному из его спутников, Пантелей развязал его, захватил щепотку пряностей, понюхал и попробовал на язык, после чего на физиономии купца появилось брезгливое выражение. То же самое он проделал с мешком другого своего товарища, покачал головой и, наклонившись к матросу, прошептал ему что-то. Матрос исчез за дверью; спустя некоторое время послышался шум, и в трюм втолкнули двух других купцов. За ними вошел капитан и трое его подчиненных.

– Прав ты был, Пантелей: нету при них ни единого талана! – заявил капитан.

– Артачились еще, когда мы руки попросили дать на проверку. Пришлось пригрозить, что рожу начистим! – добавил матрос, отмыкавший трюм.

– По какому праву чините над нами такое? – возмущенно произнес один из купцов.

– Мышь коту когтями грозилась, а вор о праве бает! – парировал Пантелей. – Ну-ка, родные, поведайте: где и на что силу кладов извели?

– На берегу то было, а на что – не тебе выспрашивать! – огрызнулся другой купец.

– Считаешь меня молокососом или юродивым, чтобы я такому поверил? Ни один торговый человек не расходует таланы до конца пути вчистую: это все равно, что бумагу с завязанными глазами подписать. Не хотите о прошлом вашем поведать, так я о будущем скажу: за попытку загубить царев корабль вас высекут кнутом, а далее, если живы останетесь, сошлют в отдаленные города убирать дерьмо, которое вы везете заместо пряностей! Лихо измыслили: на подводный камень нас зашвырнуть, чтобы потом все списать на порчу от соленой водицы! Да только, как любые мошенники, вы и друг от друга таились, и уговору меж вами заранее не было, какой из камней выбрать, оттого один из вас к правому ветер поворачивал, а другой – к левому. Кроме вас, делать так было некому: прочие находились на палубе, и, как дойдет до суда, я присягну, что никто из них руку в распальцовку не складывал. И все выступят едино со мною, а вас выгораживать не станут.

– Каждый из вас, верно, думал, что ему я мешаю с помощью своих таланов, только я их не тратил, а вы один супротив другого боролись, – подытожил капитан. – Ну, что скажете? Улик достаточно, чтобы опосля нас с вами поговорил кат в застенке.

После таких речей спеси у купцов заметно поубавилось.

– Лукавый попутал, Пантелей Никанорыч! – взмолился тот из них, кто заговорил первым. – Объегорили нас, а мы поздно выявили подмену! А голыми по миру идти не хотелось: ведь не спустили бы нам такой убыток в гильдии. Помилуй по старому знакомству: вместе ведь в гильдию вступали…

– И вместе давали клятву не творить кривды перед гильдией, о которой ты нынче забыл! – отрезал Пантелей.

Резкий крен судна вынудил Аленку вскрикнуть, а Максима ухватиться за мешки. Люди бросились из трюма на палубу, и увиденное заставило капитана побледнеть – не столько от испуга, сколько от гнева. Корабль, потеряв управление, мчался на северо-восток, подгоняемый свирепым ветром. Он разогнал даже морских птиц, дотоле мелькавших над мачтами, хотя обычно они не бояться штормов. Причину капитан понял почти сразу; опустив глаза и сжав кулаки, он глухо произнес:

– Доигрались, сволочи!

– О чем ты? – спросил Пантелей.

– Те двое, дергая ветер, ненароком закрутили его в вихрь. Лавировать против него мы не сможем, и весла тоже бесполезны.

Будто желая этими словами подчеркнуть, что обычные средства исчерпаны, и заранее оправдаться в применении крайних мер, капитан сделал распальцовку, чтобы утихомирить бурю. Остальные в безотчетном порыве последовали его примеру, но безо всякого толку.

Капитан поднял голову.

– Нет, – сказал он. – Подобные вихри на раз не исчезают, и развилка тут очень слабая. Чтобы ее задействовать, нужна вся царева казна. А мне еще выдачу таланов умалили ради государевой болезни.

Последние его слова заглушил крик вахтенного:

– Впереди камень!

Вытянувшись вперед, капитан прищурился; прямо по курсу вода, бурлившая, как на речном перекате, не оставляла места сомнениям. Капитан с силой стиснул зубы, стараясь, чтобы остальные не видели появившуюся на лице гримасу отчаяния; похоже, только видимое спокойствие начальника удерживало матросов от того, чтобы поддаться панике, а, быть может, они просто были парализованы страхом.

– По-ихнему вышло-таки! – вырвалось у Пантелея.

– Не совсем, – угрюмо возразил капитан. – На такой скорости нам не удержаться на камне: соскочим с него и при распоротом днище потонем за мгновение ока.

– Ужели здесь и помирать?

Капитан ничего не ответил.

– Худо, конечно: сына я дома оставил, только в торговую науку начал входить, а женке теперь с ним тяжело будет. Еще подарок обещался ему привезти. Ну, обнимемся, что ль, напоследок?

– Погоди!

– Или надумал что-то?

– Слушайте все! – Капитан резко развернулся, и команда невольно затрепетала от твердой решимости, зазвучавшей в его голосе. – Усилим ветер, как только можно!

Все присутствующие, не исключая и Пантелея, недоуменно переглянулись. Однако напрашивающаяся мысль – о самоубийстве, которое им предлагалось совершить общими усилиями, как человек в горящем доме сам бросается в пламя – даже не возникала: в глазах и осанке капитана не было ничего, что бы свидетельствовало о подобном намерении.

– Да, усилим! – голос капитана загремел снова. – Тогда он сможет перебросить нас через камень. У нас выйдет, если все потрудимся!

– Но на такой ветер тоже нужно много таланов!

– И нас может затянуть внутрь вихря!

– Иного выхода нет! Нужно рискнуть, братцы!

– Из стольких передряг выпутывались, и эту одолеем!

– Если всем и подыхать, то не в этот раз!

– А мне Семка-крючник за косушку должен: пусть не радуется, гадюка, что меня рыбы обглодали!

Воодушевление охватило всех на палубе, словно энергия капитана перелилась в каждого. Многие хотели уже начинать, но капитан остановил их:

– Еще не пора! По знаку!

Никто из находившихся на палубе не смог бы ответить, сколько прошло секунд между этими словами и следующей командой: ни один не засекал времени даже по биению собственного сердца, которое сильно колотилось в груди каждого.

– Давайте, друзья! – прозвучал, наконец, голос капитана. – Пожелаем все вместе! Вперед!

Люди вскинули вверх руки с распальцовками, будто самим этим жестом бросая вызов губительной стихии.

– Клад нащупал развилку: таланы уходят! – закричал Аверя.

Его голос растворился в вое ветра и гудении досок: казалось, корабль стонет, как человек, которому делают мучительную операцию, чтобы спасти его от смерти. Судно начало приподниматься на гребне гигантской волны; Максим почувствовал, как кровь отхлынула вниз и неведомая прежде сладкая жуть разливается по телу. Все это напоминало какой-то чудовищный аттракцион; на мгновение Максиму даже померещилось, что он снова в Москве, в парке развлечений, и что Павлик стоит рядом. Обе мачты, затрещав, переломились ближе к основанию, как лучины,