Моя навсегда - Татьяна Веденская

– Мы просто пьем чай, – сказала я, а Дмитрий Евгеньевич, словно в подтверждение моих слов, отпил из чашки уже остывшего чая с корицей.

Митя молча смотрел на нас – двух заговорщиков, двух предателей, а затем развернулся, вышел в коридор.

Мы с его отцом переглянулись, тот вздохнул и пожал плечами. Затем просто поднял мою чашку и протянул ее мне.

– Если я могу сесть с тобой за стол, то и ты сможешь, – сказал Дмитрий Евгеньевич.

– Даже не собираюсь, – процедил Митька. – Только не говори, что ты меня простил.

– Я давно тебя простил.

– И напрасно, – тихо проговорил Митя так, словно в его словах содержалась неведомая мне угроза.

– Мать волнуется.

– Это ее проблемы. Убирайся… пожалуйста, – ответил он и вышел в коридор.

Я ничего не могла поделать, я злилась на Митьку. Побежала за ним в коридор, крикнула, что это все – глупости, что нужно пойти и поговорить с отцом, что нельзя вот так.

– Да иди ты к черту! – крикнул он в ответ и вылетел в тамбур, хлопнув дверью прямо перед моим лицом.

– Ты же пожалеешь! – крикнула я двери, но Митьки уже не было. Сбежал.

Почему-то именно тогда, стоя перед закрытой дверью, я вспомнила, как однажды позвонила своему отцу. Мне было лет двенадцать, и я по какой-то непонятной причине решила, что это не он, а мать во всем виновата. Такое случается со всеми брошенными детьми: сначала они винят себя, потом – того, кто бросил, а потом – того, кто остался. Я решила, что мать с ее вечным идеализмом оттолкнула отца от меня, не дала ему со мной видеться, не приняла ситуацию. Чего я только себе не придумала! И в какой-то момент решилась. Убедила себя, что можно взять и все исправить.

Я позвонила ему домой – телефон раздобыла у бабушки. Трубку подняла его дочь, другая дочь, официальная и законная. Я закашлялась, но преодолела себя и попросила к телефону Олега Петровича. Голос предательски дрожал, но его другая дочь ничего не заподозрила. Счастье слепо и глухо, оно не ждет подвоха.

Отец подошел к телефону. Он даже не сразу понял, кто такая София Мельникова. Несколько раз тихо переспросил, явно прячась от дочери, не Лена ли я. Лена – это была моя мама. Когда он все-таки понял, кто именно ему позвонил, то долго молчал, а потом в замешательстве спросил, чего я хочу. Я сказала, что ничего не хочу, только, может быть, увидеться. Сказала, что перешла в восьмой класс. Он, кажется, не знал, что делать с этой информацией, но тут же пообещал, что мы обязательно встретимся и что все это время он и сам хотел меня найти. Что он думал обо мне. Черт возьми, он думал обо мне!

Я поверила.

Через неделю, когда он так и не позвонил, я снова набрала его номер. Во второй раз отец был куда более спокоен и деловит. Подтвердил, что нужно встретиться – «Как-нибудь, как-нибудь, в ближайшее же время», а потом участливо спросил, как я учусь. На вопрос о ближайших выходных долго и пространно объяснял, что занят каким-то важным делом на работе. Нет, и на неделе не сможет, к сожалению. Уезжает в командировку. Может быть, через неделю, там будет видно. Да, он позвонит – обязательно.

Он действительно позвонил – моей маме и потребовал, чтобы она прекратила его шантажировать и подсылать меня. Мама не плакала, не упрекала, но смотрела так, будто поймала меня на проституции. Будто я разрушила ее веру в человечество. Я просила прощения, мама отвечала, что меня понимает и что это она должна просить у меня прощения. У меня во рту было горько и кисло. Больше я никогда не звонила отцу, но если бы он вдруг пришел ко мне и бросил пару теплых слов, как пару костей изголодавшейся собаке, я бы наверняка не смогла его прогнать. А теперь, уходя, Митя ошпарил меня таким же взглядом, как когда-то мать. Но я смотрела на захлопнувшуюся дверь и не могла представить себе, как можно вот так, хлопнув дверью, уходить от собственного отца.

Тот момент, когда Митька уходил, врезался в мою память, будто был снят в увеличенном масштабе, в замедленном темпе. Его усталый и огорченный отец стоит на нашей кухне, смотрит на меня, как собака, которую пнули ногой, и все же пытается сохранить лицо. Таков уж он был – всегда пытался сохранить лицо. Блудный сын отказался принять отца, что ж поделать. Митька сказал: «Убирайся», – и добавил с едкой улыбкой: «Пожалуйста». Дмитрий Евгеньевич развел руками и извинился передо мной. Я спросила, за что он извиняется. Он ответил, что ненавидит сцены и что не хочет втягивать меня во все это. Я ответила, что Митька не прав и не имел права так себя вести.

Потом Дмитрий Евгеньевич резко встал и засобирался на выход. Даже чай не допил, как в анекдоте. Я была слишком растеряна и перепугана, чтобы спорить. Я никогда не видела Митьку таким. Я боялась, что он не вернется, но он вернулся, конечно.

Под утро Митька явился непотребно пьяным, со скандалом и претензиями, суть которых с трудом выговаривал. Я пыталась его успокоить и уложить спать, но это только больше его злило, и, в конце концов, он принялся на меня кричать, что я ничего не понимаю.

– Ты ничего не понимаешь! – орал он. – Ты думаешь, он такой благородный рыцарь, которому есть чертово дело до моего благополучия?

– Конечно, ему есть дело до твоего благополучия, ты же его сын. А зачем, по-твоему, он приезжал? – возмущалась я.

На этот вопрос Митька мне не смог дать ответа.

– Вот видишь! – устыдила его я.

– Если я не знаю, какого черта он приперся, это не значит, что твоя версия правильная, понимаешь? Есть миллион причин. Может, ему деньги нужны. Хотя нет, денег у него хватает.

– Может, тогда он решил ими с тобой поделиться? – фыркнула я, а Митька только запустил в меня кроссовкой.

– Да что он тебе сделал? Из-за чего ты сходишь с ума, Митька? – кричала я в ответ.

– Все и всегда находят его очаровательным, и ты тоже, да?

– Нет! – клялась я, но моя ложь была так очевидна, что Митька оттолкнул меня на диван и скривился.

– Нет, ты считаешь, что я не прав. Ты считаешь, что мой отец – чудесный благородный человек с золотым сердцем, а я – чудовище. Что ж, отлично. Пусть так. Он всех умеет облапошить, потому что все это – почти правда. Понимаешь ты, глупая ты Соня, почти правда. Это просто омерзительно, что бывают такие люди! – плевался он. – Почти ангелы.

Затем Митька ушел к себе и, несмотря на ранний час, позвонил своей матери. Он не закрыл дверь, но даже если бы и закрыл, я все равно все услышала бы. Митька требовал, чтобы мать больше никогда не разговаривала с «этим человеком», спрашивал, как она могла и что-то про то, что это – не ее дело. Что это, я не знала, но предположила, что «это» – комплексное понятие под названием «Митина жизнь». Митина жизнь – это только его дело, и больше ничье. Удивительно, как много у Митьки границ. Затем спросил, зачем мать дала отцу адрес. Затем взорвался: узнал – только в тот момент, – что на самом деле тетка предложила ему квартиру после хлопот отца. Митька швырнул трубку и завалился спать. Сигнал капитуляции.