Аббатиса - Лорен Грофф

пишут Мари подруги и шпионки: Алиенора в Аквитании, Алиенора горячит кровь королю, чтобы отдал приказ об осаде Тулузы – королева считает ее своей, – Алиенора в ярости, осаду прорвали.

Мари знает: такие события, подобно грозовой туче, однажды настигнут их, дождь с громом прольется даже на ее монахинь, удалившихся от мира.

Потом сухая весна, репа и пастернак всходят слабыми, жухлыми. Зима будет голодной, думает Мари, пинает сморщенный росток и едва не плачет: теперь Алиенора ни за что не отметит ее способности, не попросит ее совета, ведь монахини из года в год живут впроголодь и Мари приходится продавать их молитвы, чтобы купить еды. Слух о ней, великой приорессе, не пойдет по всей Европе: ведь она день за днем, год за годом борется за жизнь. Ежедневные заботы убивают ее величие.

Кажется, Бог слышит ее: в тот день за трапезой ей выпадает читать из Книги Притчей о том, что гордыня унижает, а смиренный мудр[14].

Мари смеется про себя, потрясенная до глубины души.

Третьей весной ее приората сестра Помм, садовница, обустраивает саженцам абрикосов клетки из ивовых прутьев, удобряет их навозом, и вскоре они становятся ростом с Мари.

Пятый год ее жизни в аббатстве, всего двадцать шесть монахинь и будут еще, на приданое теперь не скупятся, Мари медленно, мучительно добивается признания своих заслуг, ее странное вытянутое лицо и мужеподобная осанка убеждает дворян, что с нею их дочери не пропадут. Узнай они, что Мари всего двадцать один год, пожалуй, усомнились бы, но рост, аскеза и годы забот состарили ее. Порой, слишком быстро поднявшись из-за стола или с постели, Мари чувствует головокружение из-за бессонницы. А если удается уснуть, ей снятся деньги, потому что их всегда не хватает, они утекают сквозь пальцы.

В тот год Мари запретила прясть и ткать шелк. И вместо этого открыла скрипторий. Четверо новициаток умеют читать и писать. Сестра Гита – ей чудятся феи с птичьими крылышками, порхающие повсюду, а в лике луны она видит лицо своей матери – не умеет ни читать, ни писать, но рисует изумительные иллюстрации и раскрашивает яркими красками. Мари освобождает келью с окнами, велит изготовить столики, за которыми можно работать стоя, и тайком распускает слух, что монахини за переписывание берут вчетверо меньше монахов, поскольку это не женское дело, считается, будто у женщин для этого ни способностей, ни ума. За один-единственный год переписывание приносит больше денег, чем десять лет прядения и ткачества шелка; на Рождество с милостыней раздают двенадцать хороших шерстяных рубах для замерзающих бедняков.

На седьмой год жизни Мари в обители, словно чтобы изничтожить ее маленькие достижения, лето приносит ядовитые миазмы[15], облатки мрут одна за другой, эти последние, меньшие дворянские дочки, с жалким приданым, неряшливые, постылые, они болезненно хнычут и отправляются на тот свет из-за косого взгляда и холодного сквозняка из окна.

Однажды в пропахшей торфом лачуге, куда Мари пригласили поесть, она замечает веснушчатую девочку лет шести, с длинными ресницами, девочка присматривает за шестерыми младшими братьями и сестрами. Вульфхильда, дочь Вульфхильды, длинная вереница Вульфхильд, насколько хватает памяти, до самых саксонских теней, отец неизвестен – мать пожимает плечами, – дети носят ее фамилию, Трешеры. Но как так вышло, что их семеро, если Вульфхильде не более шести лет? Мари спрашивает у девочки, пока ее мать – рыжая, буйнокурчавая – наливает приорессе в нечистую плошку гороховой похлебки. Вульфхильда отвечает спокойно: мать родила, как ощенилась, два помета по три ребенка, только у старшей, Вульфхильды, нет близнецов. Девочка объясняет это на смеси английского и латыни, потому что по-английски Мари говорит по-прежнему скверно; латыни эта пигалица нахваталась в церкви, да так, что может поддержать разговор.

Мари всматривается в это дитя с длинными густыми ресницами, в мыслях ей представляются отряды облаток, и каждая наделена умом, или огромной силой, или семейными знаниями; эти девочки переняли от родителей умение выдувать стекло, чинить обувь, мастерить бочки, плотничать, они считают без восковых табличек, они способны к языкам, они вырастут влиятельными монахинями или купчихами, обеспечивающими нужды аббатства, или выйдут за мужчину выше их по положению и пополнят армию шпионок Мари: она мечтает внедрить их в покои тихой власти по всей Европе.

Не хочешь ли переехать в аббатство, по-латыни спрашивает Мари, Вульфхильда мрачнеет и говорит: совсем не хочу. Тебе больше не придется голодать, добавляет Мари, ты будешь спать на своей кровати, а не бок о бок с братьями и сестрами, но девочка решительно повторяет: нет, и Мари улыбается крепости ее воли.

Мари готовится, находит еще трех девочек, тринадцатилетнюю дочь кузнеца, двенадцатилетнюю дочь сапожника и девятилетнюю, на удивление высокую и крепкую: она в одиночку может поднять бочонок пива. Мари едет забрать Вульфхильду, мать ее плачет при мысли о разлуке, но соглашается: жизнь в аббатстве действительно лучше, чем то, что она может дать дочери. Девочка дрожит на луке седла Мари – всю ночь, пока едут в аббатство, – но полна решимости и не плачет. Из кухни начинают пропадать яблочные пироги, собаке привязывают заднюю лапу к животу, она скулит, ковыляет на трех ногах, творятся прочие мелкие каверзы, наконец Мари сажает Вульфхильду к себе на колени и говорит: я знаю, это твои проделки, бес в тебя вселился, что ли, ты хочешь нам насолить?

Грустно, отвечает Вульфхильда, мне-то еды хватает, а моей семье нет. Девочка глядит на Мари не с раскаянием, но со злостью.

Мари обещает каждое Рождество отправлять семейству Вульфхильды окорок и большую бочку муки, а осенью – большую бочку яблок, годится?

Плечи девочки обмякают, она молча прижимается к груди Мари и наконец отвечает серьезно: годится. Покамест.

Мари строго говорит себе, что не должна любить Вульфхильду больше прочих, но всегда улыбается, когда видит девочку, ничего не может с собой поделать.

Время сжимается, потом бросается вперед. В обители тридцать три монахини и четыре облатки, по пятницам Мари велит подавать сардин и лосося, теперь они могут себе это позволить. Она улестила знать пожаловать монастырю прилегающие земли, Мари не отступала и даже туманно грозила, пока они не сдались и, подняв руки, не объявили себя поверженными.

Мари пишут, что Алиенора оставила мужа и живет на своей земле в Аквитании. По донесениям шпионов аббатисы, королева разжигает в сердцах своих детей недовольство английской короной. Дети ее своенравны, разъезжают по свету, заключают союзы, раздают обещания. Мари присылают песню – ее поют на улицах Лондона и Парижа: королеву уподобляют великой орлице, которая