Терпкость вишни - Изабелла Сова

Ушли мы от них часа за два до рождественской мессы. Папа не вынес унижения и объявил, что у него ужасно болит голова. Мы быстренько попрощались с родственниками, я успела чмокнуть бабушку в лоб (не знаю, заметила ли она, одурманенная «Каплями любви»), и мы тронулись домой.

Изнуренная поглощением праздничных крокетов с грибами и очередного тома биографии Джонатана Аксона, я выбралась к девочкам.

— Миленка еще не вернулась, — сказала Виктория, — а Травка сейчас придет. Будем вместе восхищаться великим творением Марии.

— Какой Марии? — по причине рождественских праздников в голову мне пришел только Младенец в яслях.

— А то ты не знаешь. Мария сотворила абстракцию. Пошли, посмотришь.

Я вошла в комнату. На южной стене располагалась гигантская клякса, как будто кто-то нечаянно капнул тушью с огромного пера. Причем тушью неонового интенсивно-оранжевого цвета.

— Энергетически, да?

— Жутко, — подтвердила я.

— По мнению Травки, эта абстракция многое говорит о внутреннем богатстве Марии.

Внутреннее богатство. Прямо тебе Швейцария какая-то.

— А что именно говорит? — заинтересовалась я.

— Ну, что у Марии исключительно сложная психика, — продекламировал из коридора Травка. — И что ее терзает какая-то дилемма. Когда она дорисует пятно индиго, буду знать больше.

— Она собирается еще что-то дорисовывать? — испугалась я.

— Сразу же после Нового года, — подтвердила Виктория.

— А где она сейчас?

— На лыжах катается. Травка, ты мог бы поехать с ней.

— Мог бы. Но мы с лыжами плохо сочетаемся.

— А ты пробовал?

— Однажды. В выпускном классе. Отец решил компенсировать все, что он не додал мне по части воспитания, и снял для нас квартиру в Стасикувке. Заказывал он ее по телефону и не видел, что снимает. На месте же оказалось, что в комнате холодно и полно тараканов, зато горячей воды нет, потому что, как на грех, сломался бойлер.

— Как обычно на квартирах в сезон, — заметила Виктория. — Я еще ни разу не попала на квартиру с горячей водой, а езжу в горы больше трех лет. И что твой отец?

— Мы промучились два дня, кутаясь в овчины. Отец немножко поплакался на свою тяжелую жизнь. Мол, он совершенно лишен свободы и должен платить алименты на трех детей. А еще четвертый намечается.

— То есть дела у него фактически вышли из-под контроля, — сделала вывод Виктория.

— Вышли уже девятнадцать лет назад, когда он сбежал от нас со студенткой с философского. Мама возвращается из родильного дома со мной на руках, а тут вместо букета гербер, обязательного в подобных случаях, ее ждет письмо, в котором отец сообщает, что уходит, так как он встретил свое счастье. А счастье, как известно, упускать нельзя. Полгода спустя он хотел вернуться. Но мама у меня, к своему счастью, как Джи Ай Джейн: черной икры у нее больше, чем у сибирского осетра. Она даже на порог его не пустила.

— Моя пустила, — сказала Виктория. — Через год папочка собрал чемодан и объявил, что нашел свое место. И это не Польша, а поезд на трассе Москва — Петушки. И уехал.

— Я вас слушаю, — встряла я, — и испытываю чувство вины, оттого что у меня нормальная семья. И мне вас ужасно жаль.

— Нет причин, — пожал плечами Травка. — Такие нынче времена. Даже Лаки Скайуокер воспитывался без отца.

— К этому привыкаешь, — заверила меня Виктория.

— У тебя со своим есть контакты? — спросил Травка.

— Раз в полгода он мне снится: в день рождения и на Рождество, но только на православное, в январе.

— Что-нибудь говорит?

— Поздравляет и коротко рассказывает, как у него дела. Он стал кондуктором, отпустил полуметровую бороду, и наконец-то он у себя.

— А мой все ищет свое место, как правило, рядышком со все более молодыми девушками. Интересно, что они в нем находят?

— Спроси у Марии, — выпалила я и тут же пожалела.

— Почему у Марии? — удивился Травка.

— Наверно, потому, что ей нравятся мужчины старше ее, — попыталась спасти ситуацию Виктория. — Как-то она говорила такое…

— Мгм, — промычал Травка, рассматривая носки своих стоптанных мокасин.

— Короче, Травка, — Вика сглотнула слюну, — не будем мы тебя обманывать. Мария влюбилась… но это еще не стопроцентно. А у этого мужика жена, дети и буйное воображение.

— В точности как у моего папаши. — Травка потер бледный лоб. — А я-то мечтал, что… Неважно. Ладно, дорасскажу про лыжи. На третий день мы вылезли из-под овчин и решили покататься с холма за домом.

— А лыжи где взяли? — полюбопытствовала я.

— Папаша одолжил у знакомых какой-то хлам. Комбинезонов никаких у нас не было, и я съезжал по склону в кожаном пальто до колен, а отец в замшевой куртке и ковбойской шляпе.

— Да, выглядели вы не слабо.

— Выглядели мы не слишком долго, потому что отец сразу свалился, а я за десять секунд скатился вниз, потеряв по дороге шапку с помпоном и пестрый шарф. Во мне неожиданно проявилась боязнь высоты, и я так вопил, что, наверно, распугал всех серн в радиусе ста километров. Внизу я отстегнул лыжи и вернулся в холодную комнату. А на следующий день отцу позвонила его новая девушка, что-то у нее там жуткое стряслось, и он уехал.

— Такая уж судьба. — Виктория погладила Травку по плечу.

— Да я ничуть не жалею, — буркнул Травка. — Тоже мне удовольствие — выслушивать от сноубордистов, что ты катаешься на антикварных деревяшках и вообще выглядишь как спортсмен из бывшей ГДР.

— Ну да, извечный конфликт из-за трасс. И при этом на каждом углу талдычат о толерантности.

— Давно она влюбилась? — осведомился Травка почти шепотом, словно стыдясь того, что Мария все еще ему небезразлична.

— Да уже несколько дней, а может, недель, а может, все уже прошло…

— Кто он?

— Да есть такой, его зовут гуру.

— Гуру? — удивился Травка. — Тот самый, который открывает девушкам энергетические каналы? И выставляет их на пиво?

— Не знаю, что он там открывает, но выставляет он не только на пиво. Мария платит за водку и сигареты.

— Что она нашла в этом старом хмыре?

— Она утверждает, что гуру дает ей спокойствие и что рядом с ним она чувствует себя по-настоящему защищенной.

— Я все больше утверждаюсь во мнении, что самое сильное чувство защищенности дают типы, которые меньше всего этого заслуживают.

— У меня такое же впечатление, — призналась Вика. — Особенно когда вспомню последнего дружка Милены. Рядом с ним она чувствовала себя так же безопасно, как в президентском подземном убежище.