Европолис - Жан Барт

— Все, что вы видите, сделано на наши деньги, — с гордостью произнес консул.

— Времена теперь тяжелые, годы застоя, дела в порту идут плохо, с родины ничего не поступает, — сокрушенно добавил учитель-грек, приехавший сюда из Афин.

Все глаза были обращены на американца.

Люди ждали от него какого-нибудь обещания, заявления, хотя бы слова. Ничего. Ни звука. Слегка кивнув готовой, американец словно надел на себя непроницаемую маску таинственности.

Завтрак был устроен в консульстве, в узком кругу.

Вечером в Греческом клубе в честь американца был накрыт стол на сто персон.

Зал был украшен гирляндами из зелени и флажками, которые собрали со всех пароходов, стоявших в порту. При входе, на фоне огромного бело-синего греческого флага виднелась надпись на греческом языке: «Ура! Да здравствует! Добро пожаловать, сын Эллады!»

Американца чествовали как подлинного античного героя, вернувшегося на родину после долгих странствий.

Произносились пламенные речи, прославлявшие силу духа и доблесть греческого народа, не забывающего свою родину, в каком бы уголке земного шара он ни оказался. Упоминались имена великих патриотов, ставших гордостью человечества, которые своим трудом и умом составили сказочные состояния и пожертвовали их роди величия и укрепления родины. Говорили о Заппе, который нажил свое богатство здесь, на Дунае, и завещал его афинскому спортивному обществу «Запион», возродив таким образом античные олимпийские игры. Упоминался Аверов, укрепивший греческий флот самым лучшим в мире броненосцем, и Эмбрикос, который, покинув Брэилу и перебравшись в Лондон, основал одну из самых знаменитых компаний трансатлантического судоходства.

На банкете за стаканом вина обсуждались все наиболее важные проблемы, касающиеся греческой колонии. И поскольку за столом сидели все свои, то разговор коснулся и одного из наиболее деликатных вопросов: еврейской конкуренции в морской торговле, которая тревожила и волновала всю греческую колонию.

Старик Логаридис, считавшийся первым мудрецом в порту, авторитетно рассуждал:

— Кто не знает, что еще с древних времен морская торговля на Черном море и в этой части Дуная принадлежала нам, только нам? Здесь, в устье реки, хозяевами были по очереди турки, русские, теперь румыны, но торговля хлебом всегда была в наших руках. Евреи появились на Дунае лишь в последние годы. Скажите на милость, с чего они суются в нашу хлебную торговлю? Почему, скажите вы мне, они побросали свои мануфактурные лавки и ухватились за хлеб, выживая нас с насиженных мест? Почему они вырывают у нас изо рта кусок хлеба? Зерно — наша специальность! До сих пор никогда не бывало, чтобы евреи занимались пароходами и баржами. Почему мы занимаемся этим делом? Потому что морская торговля — наша профессия.

Консул, человек тонкий, всегда умевший разрешить самые деликатные вопросы, подать совет и найти решение в самых сложных ситуациях, стал веско рассуждать:

— Спасение только в том капитале, который мы вложим в торговлю на Дунае. Разве вы не замечаете особенностей в торговле, которую ведут евреи? Грек держится старых обычаев. Грек трудится сам за себя. А еврей, попав сюда, ведет дело не за собственный риск и страх. Каждый из них представляет большую торговую контору. У них за спиной крупный общий капитал.

Что же мы можем поделать? В чем спасение? Привлечь как можно больше греческих капиталов сюда, на Дунай. Организовать акционерные общества, банки, экспортные конторы, только тогда мы сможем выдержать конкуренцию с еврейскими коммерсантами здесь, в портах.

На волнах шампанского, под звуки оркестра из шести мандолин далеко за полночь возносились хвалы греческому патриотизму и щедрости.

* * *

Во всем порту на все лады обсуждался приезд американца. Очень многих его появление разочаровало. Они ожидали увидеть представительную фигуру настоящего американца, каким он рисовался в их воображении, а на хилого, низкорослого старика с неуверенной походкой, слегка припадавшего на правую ногу.

Сколько глаз оглядывало при приезде его багаж. Два потертых чемодана, деревянный сундучок и узел с постельным бельем — всего-навсего. Слишком скудно. «Может, — говорил кое-кто, — главный багаж следует за ним на другом пароходе».

Большинство не могло понять, как это чистокровный грек может иметь дочь-мулатку. Это было что-то несообразное. «Возможно, по доброте душевной он взял ее в приемыши», — высказывал предположение один старик лоцман, известный своей набожностью.

Какой переполох произошел в порту, когда стало известно, что американец обменял в Греко-румынском банке бумажку в десять долларов! Это известие мгновенно облетело все кофейни, причем сумма все время возрастала: из десяти она превратилась в сотни и тысячи долларов.

Ахилл Ксидиас клялся в лоцманской кофейне, что он видел собственными глазами, как американец нес в банк огромную пачку банкнотов.

— И не румынских лей, не греческих драхм, а долларов, настоящих долларов! — И когда Ахилл произносил слово «доллары», вытягивая свои толстые негритянские губы, брызги слюны летели в разные стороны.

Некоторые, поумнее, не верили, что американец проделал столь долгий путь, имея при себе большую сумму денег. Но все сходились на том, что у него должны быть деньги, вложенные в иностранные банки.

Несколько человек попытались завести разговоры на почте и в Греко-румынском банке о том, чтобы их поставили в известность, если на имя американца придет из-за границы какой-нибудь чек или ценное письмо.

— Ну, видал ты его? Что скажешь? — спросил в кофейне Калман своего друга Хаскала.

Оба служили кладовщиками в одной и той же конторе по продаже зерна. Оба каждый вечер играли в нарды. Когда проигрывал Хаскал, он заказывал Калману чашечку турецкого кофе. Когда проигрывал Калман, он расплачивался куском рахат-лукума, который Хаскал завертывал в бумажку и относил домой своему пятилетнему внуку Мишу.

— Ну, что скажешь про американца?

— Что скажу? Скажу, что нет у него американского вида. На своем веку доводилось мне видеть и американцев. На другой лад они скроены.

— Говорят, его и в церковь водили, и в школу, и банкет ему в клубе закатили?

— Ну и что? Он-то хоть словом обмолвился?

— Ничего не сказал. Уж как к нему ни подъезжали — молчит. Да что он, дурак, что ли, чтобы языком трепать? Он что, не знает, что каждое его слово как вексель? Молчать он умеет. А это значит, что он либо старая лиса, либо просто нищий. Что ж, поживем — увидим. Я только одно знаю, что с деньгами сюда еще никто не приезжал. Все едут сюда, чтобы выколачивать денежки.

Сколько бы раз американец ни спускался вниз, в кофейню, его тотчас же окружали родственники, знакомые, соотечественники.

Они следили за каждым его движением, подстерегали на каждом углу, попадались словно случайно на дороге, чтобы заговорить с ним, подать