Ключ. Последняя Москва - Наталья Громова

На прощанье Цветаева поцеловала молодую крепкую Лиду Толстую (так ее тогда звали) и сказала:

– Жаль, что вы не едете с нами.

Я потом поняла, что не из вежливости она так сказала. Какая светскость, когда вокруг крики, гвалт, тюки, чемоданы, перекошенные лица, плач, женский вой? Просто исходила от этой девушки огромная прочность, жизненная сила, которую Цветаева умела различать и хотела обвиться вокруг кого-нибудь сильного и надежного как узлом вокруг якоря. Жизнь уходила из-под ног и плыла, как их переполненная посудина, к иному берегу, к Нежизни.

Мы с Лидией Борисовной стали искать ту последнюю фотографию, где были сняты они все – Лида, Крученых, Цветаева и Мур – 18 июня в Кускове. Но попадалось все не то. Вот бабушки в фижмах, тбилисские черноглазые барышни в нежных легких платьях, вопрошающе глядевшие в камеру. Тут же Либединский в обнимку с Марианной Герасимовой и Либединский, несущий с Фадеевым гроб с Маяковским.

– Вот, – язвительно заметила Либединская, – а все говорили, РАППы не пришли хоронить Маяковского. Вот они, РАППы!

А затем вдруг выглянула пара – он и она. Красивые и счастливые. Дезик Самойлов с первой женой. С фотографии смотрела очень красивая женщина с огромной косой на голове, с ясными спокойными глазами. Прижавшись к ней, сидел кудрявый красивый юноша. Узнать в нем Давида Самойлова было непросто.

Ровно через неделю на кухне у метро «Аэропорт» я сидела рядом с Геддой Шор и ее сестрой и передо мной оказалась та же фотография Самойлова с красавицей.

Я попала к Шорам абсолютно неожиданно. Начала разговор с опубликованных воспоминаний Гедды о Чистополе, которые очень не походили на то, что я до этого читала. Гедда была уже очень пожилая женщина, маленького роста, с лицом с кулачок, но с очень живыми яркими глазами. Такая же была ее сестра.

Сестры Агда и Гедда (их назвали так в честь героинь Ибсена) Шор были дочерьми забытой детской поэтессы Маргариты Шор-Ивенсен и Александра Шора, который в начале века открыл Курсы музыки, оперы, драмы и хореографии, где преподавали разные знаменитости. У Шоров было море известных родственников – от музыканта Давида Шора до личного секретаря Вяч. Иванова Ольги Шор. Правда, родственные связи они знали слабо, зато о своей юности рассказывали ярко и интересно. Дружили с Дезиком Самойловым они через близкую подругу, ту самую красавицу. Гедда обладала странными талантами: во-первых, она мастерски свистела, во-вторых, умела пародировать и передавать манеру любого человека. С такими номерами она выступала всегда, когда собирались шумные компании. Самойлов называл это «Гедда ираклит», от имени Ираклия Андроникова. Каждый раз он упрашивал ее: «Гедда, поиракли», – и она начинала кого-нибудь изображать под всеобщий хохот или всеобщее изумление. Однажды во время домашнего выступления побледнела, а затем рухнула в обморок. После этого начисто утратила способность к подражанию. Она сказала, что каждый раз, когда выступала с подобным номером, чувствовала, что душа ее на время покидает тело и туда входит что-то иное. В тот день, рухнув в обморок, она ощутила, что душа покинула тело навсегда. Однако жизнь к ней вернулась.

Когда Гедда вынула фотографию Самойлова (собственно, мы искали чистопольские военные снимки), я даже вздрогнула и сказала, что на днях видела ее в доме Либединской. На меня строго посмотрели и сказали, что фотографии наверняка пересняли у них. Далее последовал рассказ о тяжелой судьбе их подруги, обидах, обманах. И дальше было много рассказов про обиды. И про музей, где я только начала работать (раньше, при другом директоре, там были попугаи в клетке, которых они с сестрой сделали из папье-маше, а теперь, они знают точно, птиц убрали), недооценивали маму, их тоже.

В первый раз я услышала, что Мария Иосифовна будто бы написала книгу «Скрещение судеб», чтобы «обелить» своего мужа Тарасенкова. Я выразила удивление. Но сестры размахивали руками и объясняли, что они-то понимают истинные мотивы разных людей, а я тут человек новый, поэтому ничего не понимаю. Я стала терять нить. Скукожилась история про то, как Гедда «ираклила», исчезли детали, запахи времени, всё затянула какая-то печальная ряска обиды на жизнь.

Тогда я с удивлением поняла, что за четыре года общения с Марией Иосифовной ничего подобного от нее не слышала. Она много жесткого рассказывала о людях, о времени, о самой себе, но никогда никого не судила. Представить ее человеком, что-то выгадывающим, было невозможно. Она просто зачеркивала человека, и всё. Музей Цветаевой, который возглавляла подруга сестер Шор Катаева-Лыткина, в один момент перестал для нее существовать, как и для многих других людей. В том, наверное, было дело.

Все еще происходило со мной в первый раз – и прекрасное, и тяжелое. Люди поворачивались самыми разными сторонами, призывали на помощь давно ушедших свидетелей, сочиняли свои истории, посылали кары на чьи-либо головы, плакали и исповедовались.

Обитатель дома Цветаевой с неизбежностью рано или поздно оказывался в Елабуге – это была своего рода инициация.

Из дневника. На край света

Елабуга. День смерти Цветаевой. Кладбище. При входе – сразу же огромная серая плита с именем «Марина Цветаева» и выбитыми датами рождения и смерти. По четырем сторонам – ограда в виде цепей. Это памятник официальный. Кладут цветы, но все знают – могила не настоящая. Просто так договорились. Ритуал. Потихоньку приезжаем вечером, когда все разошлись. Подходим к могиле слева – ее называли шепотом. Оградка. Угадываются буквы – МЦ.

Могила в листьях земляники. Но на соседней – тоже буквы МЦ, и вот еще одна. Почти все холмики – в землянике. На лавочке возле оградки красивая женщина что-то рисует в блокноте.

Я:

– Вы думаете, это ее могила?

– Конечно, по свидетельству Кропоткина…

Стоп. Не знаю, кто такой Кропоткин. Анархист, управдом, санитар? Но и женщина не производит впечатления ненормальной. Просто тут все втянуты в некий круговорот имен, ссылок, свидетельств, исповедей. Сегодня же днем седовласая красавица со зловещим именем Лилит рассыпала целую гроздь имен с показаниями свидетелей, причастных к кладбищенской истории. Вот убитая горем мать каждый день сидит на лавочке возле могилы рано умершей дочери и видит, как рядом, буквально через могилу, происходят странные похороны. Дочь умерла 20 августа, и хоронят все дни, в том числе и 2-го. Значит, могила рядом. Все эти сведения Лилит собрала еще сорок лет назад. Почему я должна им верить? А почему не должна? Вопросы множатся. И еще одна тема – ее нельзя сбрасывать со счетов. Свидетелям запретил говорить, заткнул рот НКВД, а затем и КГБ. Совместными усилиями была выработана легенда, нечто похожее на правду, но не вся правда. Однако что тут скрывать? Покончила с собой. Факт. Похоронили. Факт. Но нужно ли было властям, уже спустя годы, поклонение безумной поэтессе? Путаница с могилами похожа на их почерк. Пусть могил будет как можно больше. Странно, что в бюрократической системе, которая связывала всё и вся, где у самой Цветаевой требовали столько бумажек, вдруг – ничего: ни заключения о смерти, ни расследования. Кроме того, ведь понятно, что могилы рылись по временным квадратам: число такое, за ним такое. Отсюда – «в этой стороне кладбища», как было написано на дощечке креста, поставленного Анастасией Цветаевой.