12 смертей Грециона Психовского - Денис Лукьянов

Вот и сейчас, утопая в подушках — ему уже стало сниться, что это море — и пытаясь не обращать внимание на ядерные взрывы в голове, художник начал засыпать.

Как на зло, в дверь постучали — один раз, второй, потом третий вдогонку. В голове Федора Семеныча этот звук сопоставим был с треском разрушающейся от толчков землетрясения Трои. Чтобы хоть как-то прекратить муку, художник встал.

— Иду я, иду, — сказал он так громко, как только мог — то есть, чуть громче работающего на минимальной мощности радиоприемника.

Аполлонский открыл дверь, одной рукой держась за голову. На пороге стоял Грецион Психовский. Художник сфокусировал взгляд и понял — что-то в друге сегодня не так, да вот только что конкретно… искать какие-то различия и подмечать детали в таком состоянии все равно, что пялиться сквозь призрака.

Но через какое-то время до Аполлонского дошло — Грецион стоял в его шляпе.

Художник решил убедиться, что это не иллюзия, и начал ощупывать голову. Психовский хихикнул.

— Это что, моя шляпа? — промямлил Аполлонский. — Ты что, стащил мою шляпу?..

— Нет, если бы я стащил ее, то сразу бы сжег.

— Прямолинейность — твой конец, будь ты не ладен.

— Ты вообще помнишь, что вчера было? Вечером.

— Конечно помню, я же алкоголик, а не маразматик, — Федор Семеныч сморщился. — Мы сидели, потом пришел барон, а потом…

— Потом вы пошли смотреть на звезды и, я почти уверен, говорить с ними в таком состоянии. Когда я уходил, шляпа была уже на тебе, а утром нашел ее на палубе. Заметь, я мог выкинуть — но не стал.

— Овен — добрая душа, — просипел художник и сморщился пуще прежнего. — Слушай, у тебя нет чего-нибудь…

— О, я за этим к тебе и пришел, — ухмыльнулся Грецион, сняв соломенную шляпу. Под шляпой оказалась… маленькая бутылочка с прозрачной жидкостью. — Что может быть лучше после попойки, чем еще немного алкоголя.

— Там то, что я думаю? — как бы для самого себя уточнил Аполлонский. Не дожидаясь ответа, художник выхватил протянутую бутылку, открутил пробку и начал жадно пить.

Но после первых двух глотков Федор Семеныч сплюнул, закашлявшись.

Грецион в голос засмеялся, размахивая шляпой.

— С добрым утром! Давай-ка собирайся, одевайся, умойся, если хочешь, прямо из бутылки. А то опоздаем на завтрак!

— Это же вода! — практически пришел в себя художник. — Чтоб тебя, Грецион, это же просто вода!

Психовский все не унимался, смеясь. Аполлонский в шутку ринулся за ним, размахивая бутылкой — так они выбежали на палубу, где солнышко, только недавно возродившееся, уже пригревало.

Только потом Федор Семеныч вспомнил, что выбежал как был — в одних трусах.

Вскоре — как только художник оделся и забрал обратно шляпу — друзья спустились в тот же бар, где сидели вечером, на завтрак. В нос ударило душистой смесью, сплетением из запахов, которые медленно расплетались, расчленяясь на отдельные: пахло печеной картошкой, яичницей, беконом, жареным мясом, грибами, ароматным чаем и бодрящим кофе.

Сразу после носа в бой вступали глаза — первым делом что Психовский, что Аполлонский заметили барона Брамбеуса, сидящего за столиком и с удовольствием уплетавшего здоровенный кусок мяса. Барон в принципе привлекал внимание к себе раньше всех в любом месте — тяжело было не увидеть охваченную пожаром гору среди низкорослых кустиков. Барон и вправду напоминал скалу, которая по-тихому нарушала строгую диету из вулканических пород, позволяя себе вкусненького — вроде бы и сохраняла грозный, мощный вид, но в некоторых местах сдала позиции, не во вред общей внешности.

Брамбеус тоже заметил друзей, отвлекся от еды — лишь на мгновение — и поднял руку вверх, приглашая к столу.

— Доброе утро, — Грецион, уже с тарелкой глазуньи, уселся за стол.

— Доброе утро, — подключился Аполлонский, налив самую большую чашку капучино с тремя ложками сахара, а еще прихватив кусочек чизкейка — диабетики всего мира перекрестились. Федор Семеныч в принципе был тем еще сладкоежкой, а уж на утро после спонтанной попойки сахар с кофе помогал ему лучше всего остального.

Барон ответил не сразу — сначала дожевал свой кусок мяса, потом вытер бороду и только после сказал:

— И вам доброго утра! Ну что, как вы после вчерашнего? — его мощная рука, сверкнув рубиновым перстнем, потянулась за грушей.

И только сейчас Психовский разглядел очень важную деталь в бароне, важную и несколько, ну, пугающую. Брамбеус был абсолютно трезв — как стеклышко.

— Хуже чем у вас, — признался Грецион. — Если мне встать было просто трудновато, то нашему среброкистому Фебу…

— Да, удивительно, — обратил внимание на состояние барона уже Федор Семеныч, делая глоток кофе. — Вы абсолютно трезвы, я бы даже сказал, абсолютное абсолюта.

— О, — улыбнулся Брамбеус. — Просто у меня есть прекрасное средство, которое досталось моему роду от пра-пра-пра-пра…

Его речь прервало внезапное появление китайца-переводчика — тот словно ниндзя выскочил из тени. На завтрак человек гладильная-доска пришел в узких джинсах и цветастой футболке — видимо, вне работы он позволял себе расслабиться.

— Достопочтимый господин Сунлинь Ван просил передать вам его огромные извинения, — слегка поклонился переводчик. — Сегодня утром ему совсем нездоровится, а потому он не спустится на завтрак.

— Очень его понимаю, видимо, это какие-то общие сбои в самочувствии, — почесал бороду Психовский. — Барон, мне кажется, нашему алхимику срочно нужно это ваше средство после попойки…

— Нет-нет, — замахал веточками-руками китаец. — Господин Сунлинь Ван абсолютно трезв. Просто он сказал, что его слегка мутит от нехорошего предчувствия.

— Ну, на айсберг мы точно не налетим, — хмыкнул Аполлонский.

Грециону слова переводчика совсем не понравились. В глубине души Психовский понимал, что беспокоиться особо не о чем, но догадывался, что алхимики и прочие игроки в поддавки с реальностью — будь то какие-нибудь медиумы или маги — могут ощутить то, что другим просто не доступно, заперто на прочнейший амбарный замок; только не те из них, кто предсказывают потерю крупненькой суммы в ближайшем будущем, беря за свою услугу как раз-таки крупненькую сумму, а те, которые действительно пытаются постигнуть спрятанные по углам вселенной тайны. Они-то действительно могут ощутить что-то надвигающееся… с невидимого фронта. Ведь им открыт доступ в потустороннее, и те сущности, что живут по ту сторону, с удовольствием держат дверь открытой — им ведь тоже интересно, — пока заглядывающие туда люди не наглеют окончательно. И почему-то у профессора было ощущение, что где-то и когда-то он с таким уже сталкивался[7].