Пасынки Вселенной. История будущего. Книга 2 - Роберт Хайнлайн

– Я? Да я даже не участвовал в твоем спасении. Меня к тому времени уже не было во Дворце.

– Как так?

– Не думаешь ли ты, что я все еще исполняю обязанности Ангела?

– Об этом я как-то не подумал.

– Естественно, я не мог вернуться после того, как скрылся от ареста. Пришлось покончить со службой. Да, мой дорогой друг, теперь мы оба дезертиры из армии Соединенных Штатов – и каждый полицейский, каждый почтальон в стране мечтает получить награду за нашу поимку.

Я тихо присвистнул, когда до меня дошло все значение его слов.

Я присоединился к Каббале под влиянием момента. Конечно, из-за влюбленности в Юдифь и внезапных событий, которые обрушились на меня вследствие нашей встречи, у меня не было времени спокойно все обдумать. Нельзя сказать, что я порвал с Церковью в результате философского умозаключения.

Конечно, умом я понимал, что вступить в Каббалу значило порвать все старые связи, но эмоциональных последствий этого я пока не ощущал. А что значило для меня навсегда отказаться от офицерского мундира? Я гордился им, я любил идти по улице, заходить в кафе, магазины и сознавать, что все глаза обращены на меня.

Наконец я выбросил эти мысли из головы. Руки мои оперлись уже на плуг, и лемех вонзился в землю. Пути назад не было. Я выбрал себе дорогу и останусь на ней, пока мы не победим или пока меня не сожгут за измену.

Я поднял голову. Зеб смотрел на меня испытующе:

– Коленки не дрожат?

– Нет. Просто… пока не привык. Все слишком быстро закрутилось.

– Понимаю. Нам придется забыть о пенсии, и теперь не важно, какими по счету мы были в Вест-Пойнте.

Он снял с пальца кольцо Академии, подкинул его в воздух, поймал, а потом сунул в карман.

– Надо работать, дружище. Ты, кстати, обнаружишь, что здесь тоже есть военные подразделения. И совсем настоящие. Что касается меня, то мне эта фанаберия надоела, и я рад бы никогда больше не слышать весь этот компост: «Стройся! Равнение на середину!» или «Часовой, доложите обстановку!» Как бы то ни было, братья пошлют нас туда, где мы лучше всех, а умение сражаться тут действительно имеет значение.

Питер ван Эйк пришел навестить меня дня через два. Он присел на краешек кровати, сложил руки на брюшке и посмотрел на меня:

– Тебе лучше, сынок?

– Я мог бы подняться, но доктор не разрешает.

– Хорошо, а то у нас людей не хватает. И чем меньше образованный офицер пролежит в госпитале, тем лучше. – Он помолчал, пожевал губами и добавил: – Но, сынок, я ума не приложу, что мне с тобой делать.

– Что, сэр?

– Честно говоря, тебя с самого начала не следовало принимать в орден: военное командование не должно заниматься сердечными делами. Такие дела нарушают привычные связи и могут привести к скоропалительным и неверным решениям. А уж после того, как мы тебя приняли, нам дважды пришлось впутаться в такие авантюры, которых с чисто военной точки зрения и быть не должно.

Я ничего не ответил. Нечего было отвечать: капитан был прав. Я почувствовал, что краснею.

– Не вспыхивай, как девушка, – сказал капитан. – Ведь с точки зрения боевого духа братьев нам полезно иногда нападать самим. Но главная проблема – что делать с тобой? Парень ты здоровый, держал себя неплохо, но понимаешь ли ты в самом деле, что мы боремся за идеалы свободы и человеческое достоинство? Понимаешь ли вообще, что значат эти слова?

Я ответил, почти не колеблясь:

– Мастер, может быть, я и не первый умник, и, видит Боже, мне никогда не приходилось размышлять о политике, но я твердо знаю, на чьей я стороне.

Он кивнул:

– Этого достаточно. Мы не можем ожидать, что каждый из нас станет Томом Пейном.

– Кем?

– Томасом Пейном. Но ты о нем никогда не слышал, конечно. Когда будет свободное время, почитай о нем, у нас есть библиотека. Очень вдохновляет. Теперь о тебе. Конечно, нетрудно посадить тебя за стол. Твой друг Зеб проводит за ним по шестнадцать часов в день, приводя в порядок наши бумажные дела. Но мне не хочется, чтобы оба вы занимались канцелярщиной. Скажи, что было твоим любимым предметом, твоей специальностью?

– Я не успел специализироваться, сэр.

– Знаю. Но к чему у тебя были склонности? К прикладным чудесам, к массовой психологии?

– У меня неплохо шли чудеса, но боюсь, что для психодинамики у меня не хватало мозгов. Я любил баллистику.

– К сожалению, у нас нет артиллерии. Я мог бы позаимствовать технического специалиста в отделе морального духа и пропаганды, но если нет – значит нет.

– Зеб был в нашем выпуске первым по психологии толпы, Мастер. Начальник Академии уговаривал его перевестись в Духовную академию.

– Я знаю об этом, и мы постараемся использовать Зеба, но не здесь и не сейчас. Он слишком увлекся сестрой Магдалиной, а я не люблю, когда парочки работают вместе. В критической ситуации это может плохо отразиться на их суждениях. Теперь о тебе. Как ты думаешь, а не получился бы из тебя хороший убийца?

Он задал этот вопрос серьезно, но как-то походя. Я с трудом поверил собственным ушам. Меня всегда учили – и я принимал это за аксиому, – что убийство – один из страшных грехов, подобный кровосмешению или богохульству… Я еле заставил себя произнести:

– А братья прибегают… к убийству?

– А почему нет? – Ван Эйк не спускал с меня взгляда. – Мне интересно, Джон, ты убил бы Великого Инквизитора, если бы тебе представился такой шанс?

– Разумеется! Но я бы хотел это сделать в честном поединке.

– И ты думаешь, что они когда-нибудь дадут тебе шанс на честный поединок? А теперь давай вернемся в тот день, когда Инквизитор арестовал сестру Юдифь. Представь себе, что у тебя была бы единственная возможность выручить ее – убить Инквизитора ножом в спину или отравить его. Что бы ты сделал?

Я ответил не колеблясь:

– Я бы его убил!

– И тебе было бы стыдно, ты бы раскаивался?

– Никогда!

– Видишь, как ты заговорил! А ведь он лишь один из многих мерзавцев. Запомни: человек, который ест мясо, не имеет морального права презирать мясника. Каждый епископ, каждый министр, любой человек, которому выгодна тирания, вплоть до самого Пророка, – прямой соучастник всех преступлений, которые совершает инквизиция. Человек, который покрывает грех, потому что это ему выгодно, такой же грешник, как тот, кто этот грех совершил первым. Осознаешь ли ты эту связь?

Может показаться странным, но я все это понял сразу. В конце концов, последние слова мастера не противоречили тому, что говорилось в Писании. Правда, меня поразило такое его применение.

Мастер Питер продолжал: