Безумный день господина Маслова - Иван Олейников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В Солертии трудно с общественными протестами. Для этого должны быть серьезные основания и много активных недовольных, только тогда городские власти могут закрыть глаза на кратковременные беспорядки, дать народу выпустить пар, а потом выйти к общественности с повинной головой и некоторыми поблажками — и все довольны. Такие эксцессы бывают раз в десять-пятнадцать лет, в основном после спортивных мероприятий, к которым прицепом идут разные политические конвульсии. Но есть особо активные горожане, которым мало, и чья жизнь проходит в смертной скуке, когда они не на улице с плакатом. Им хочется бузить чаще, но это их желание наталкивается на жёсткое противодействие полиции, которая перед малочисленной группой любит показать суровость, отметелить кого попало и рассадить по тюрьмам самых неадекватных. Что, кстати, встречает в толще народа довольно сдержанное, но всё-таки одобрение.
В общем, для тех, у кого горит душа, но кто не в силах поднять большой протест и в то же время не желает хорошо сидеть в тюрьме, еще в старинные времена нашли способ, который устроит и горячую душу, и городские власти. А именно: протестовать за городом с обязательной трансляцией на официальном городском канале с минутной задержкой и минимальной цензурой. Розовая гора, находящаяся в часе спокойной езды от границы города, со временем стала любимым местом таких протестующих. Чего только с ней, бедной, не делали и каких представлений не разыгрывали на ее заснеженных склонах: прыгали, разукрашивали надписями, орали голыми на вершине; в общем, маргинальная политическая театральщина, которая бывает во всяком городе в нашей богоспасаемой чаше.
Однако, совсем без полиции и тюрьмы дело не обходится. Дело в том, что, добавляя остроты и "настоящести" своим представлениям, активисты едут за город, не регистрируясь в Спасательной службе, что не только опасно само по себе, но и неправильно с юридической точки зрения. Любой человек, законно передвигающийся внутри города, может покинуть его, сказав пограничникам: "Эвакуируюсь", — и те не имеют права ему препятствовать. Эвакуация — святое и нерушимое право каждого, но, когда человек вернется обратно, у него спросят: "Почему вы эвакуировались?" — и он обязан будет доказать, что убегал по уважительной причине и в спешке забыл о регистрации. Если причины нет, значит человек преступил закон и его не сильно, но накажут. Сделав это несколько раз, ты уже не отделаешься штрафом и понижением рейтинга — ты познакомишься с тюрьмой. Обычно дают пять суток, но это тем, кто ложно эвакуируется по пьяному делу или из-за периодических вспышек безумия. Но если человек эвакуируется с политическими мотивами, то, хоть это и не совсем равноправно, но судья навесит ему десять или пятнадцать суток, на что протестанты идут осознанно, показывая серьезность своей идеологической позиции. Тут все довольны: внутри города порядок, полиция при деле, активный гражданин дышит полной грудью.
— Его нет, — тихо сказала Венна.
Михеля Тайвахо не было в зале, но они решили не отступать от задуманной схемы, ведь он мог появиться в любую секунду. Элеш оделся в теплую одежду, пошел регистрироваться у спасателей и там начал веселый скандал: делал вид, что не понимает, почему не выпускают Венну.
— Поеду только с ней! — кричал он, играя веселого и пьяного, которому взбрело в голову что-то свое.
Подошли пограничники, начали объяснять, что Венна в черном списке.
— Поедет и пусть сидит в вездеходе, наружу не пойдет, — настаивал Элеш.
Венна со смехом оттаскивала его за локоть, он сопротивлялся, и тут почувствовал, что она дважды сжала его руку, это был сигнал, что Михель где-то рядом. Еще немного побузив, Элеш дал утащить себя обратно в зал, и тут как раз объявили, что маршрутный вездеход отошел.
— Ну всё, уходи! — громко сказал он Венне и даже подтолкнул ее. — То есть не уходи, а жди здесь! Дождись, смотри. Я приказал, — и он сделал грозный взгляд, от которого она рассмеялась.
— Буду ждать. Езжай, — сказала Венна.
Элеш увидел рядом невысокого смуглого человека средних лет и, сам не зная что делает, снял шапку, прижал ее к груди и сделал глубокий кивок головой:
— Здравствуйте! — приветствовал он Михеля Тайвахо.
Он снова надел шапку и пошел к стойке, где стал требовать у вторицы-администратора вездеход до Железной Мамы. Та сказала, что придется ждать целый час, но можно взять скорый.
— Беру! — хлопнул Элеш по стойке. — Имею средства. И рейтинг имею.
— Рейтинг не нужен, — улыбнулась вторица и назвала сумму аренды.
— Не беру! — хлопнул Элеш с той же энергией. — Грабят на ровном месте!
Тут он услышал сзади фразу не по-русски, обращенную к администратору, и обернулся — это говорил смуглый турист. Вторица что-то ответила на его языке, турист сказал что-то еще и протянул визитку. Элеш глядел на них по очереди, пьяно улыбаясь во всю ширь, потом опять снял шапку, кивнул заморскому гостю и сказал:
— Здравствуйте!
Известно: поздоровавшись дважды, выглядишь вдвойне культурным.
Администратор обратилась к Элешу:
— Господин Тайвахо предлагает взять вездеход на двоих.
— Приемлемо, — согласился Элеш.
— Но с одним условием, если позволите. Послушайте сами, — с этими словами администратор протянула ему наушники.
Элеш воткнул их и теперь слышал перевод с секундной задержкой.
— Простите, не знаю ваших обычаев, но не могли бы вы принять что-нибудь отрезвляющее? — попросил Михель.
Элеш поднял брови и скривил губы, выражая шуточное неудовольствие, что ему дают такой совет. Будто на Севере, да будет известно уважаемому гостю, издревле едут за город пьяными, а иное нарушит завет предков, и с куполов Солертии прольется на отступника огненный дождь.
— Хорошо, я приму, — согласился Элеш, — но только потому, что еду не просто так, а вот не поверите, но у меня дело. Радость моя! — крикнул он Венне, стоящей вдалеке.
Та пошла к нему, одновременно доставая из футляра пузырек с лекарством, но администратор уже протягивала открытую мензурку с зеленоватой жидкостью. Элеш взял ее, сказал туристу: "Ваше здоровье!" — осушил и сморщился от горечи.
— Десять минут… бэ-э… десять минут — и трезвее меня будет только Иисус.
Но он взял и пузырек, поданный Венной. Они дружно навязались