Играющая в го - Шань Са

В библиотеке Минь извлекает на свет божий «опасные» сочинения, спрятанные под стопкой старинных книг. Я переворачиваю страницы, жадно вчитываясь в написанное. Минь подкрадывается сзади и обнимает меня. Его руки, скользнув под платье, завладевают моей грудью.

Он раздевает меня — как будто чистит апельсин. Я стою в одних штанишках, прикрыв грудь руками, и велю ему аккуратно повесить мою юбку на плечики. Он тоже раздевается, раскидывая одежду в разные стороны, но трусы не снимает, бросается ко мне, прижимается, начинает тереться.

Я закрываю глаза и стараюсь не потерять равновесия. Минь тащит меня на середину комнаты, укладывает на письменный стол. Медленно раздвигает мои ноги. Я пытаюсь прикрыться ладонями, но он удерживает мои руки. Я извиваюсь, тихонько постанываю. Минь хочет успокоить меня, целует мою грудь, захватывает губами сосок. Я кричу от боли. Он распрямляется, как пружина, едва не задев макушкой потолок, и одним толчком входит в меня. Его искаженное гримасой наслаждения лицо выделяется на фоне прямоугольника синего неба в окне.

Легенда гласит, что демоны в аду обожают распиливать проклятых пополам: тот, кто придумал эту сказку, явно вдохновлялся актом дефлорации.

— Тебе больно?

Я прикусываю нижнюю губу и не отвечаю.

Несколько секунд Минь молча смотрит на меня, потом одевается, отирает мне лицо платком и объявляет, глядя глаза в глаза:

— Я должен на тебе жениться.

— Отнеси меня на кровать.

Минь закрывает двери, задергивает шторы и опускает натянутую над кроватью кисею. Мы закутываемся в шелковое, подбитое хлопком покрывало. В комнате царит полумрак, запах трухлявого дерева парализует мои чувства.

Он произносит слова утешения:

— В первый раз все чувствуют себя немного странно.

— А ты, судя по всему, знаешь, о чем говоришь!

Он умолкает. Его ладони скользят по моей шее, плечам, рукам, животу. С улицы доносится пение цикад. Минь снова ложится на меня. Как больно… Но на этот раз терпимо. Я дрожу и задыхаюсь. Мысли путаются, перед мысленным взором всплывает лицо Цзина, его сменяет образ кузена Лу.

Внезапно Минь впивается в меня взглядом, в котором жестокость смешивается с мучительным ожиданием. Он несколько раз хрипло вскрикивает и, победив невидимую силу, падает на меня, совершенно обессиленный.

Он почти сразу засыпает, обвив мою талию усталыми руками и положив голову в ложбинку на шее. Стоит мне шевельнуться, и он еще теснее прижимает меня к себе. Я должна вернуться в школу, но вставать совершенно не хочется. Завтра что-нибудь придумаю, чтобы выкрутиться. Мысли бродят у меня в голове, как облака, плывущие в небе над городом и исчезающие за горами на севере Маньчжурской равнины. Мне рассказывали, что девственницы в первый раз теряют много крови. Со мной ничего подобного не случилось. Боги избавили меня от жестокой пытки, которой няньки и матери от века пугают девушек. Я не чувствую себя виноватой. Я довольна. Жизнь никогда не казалась мне такой простой и яркой.

Ближе к вечеру мы возвращаемся в реальный мир. Скоро наступит ночь, но последние проблески вечернего света еще тянутся к земле, как челн, плывущий в родную гавань. Я вспоминаю об уроке музыки, пытаюсь придумать отговорку поизящнее для Матушки. Двигаюсь медленно и плавно. Нечто, от века жившее в глубинах моего существа, внезапно всплыло на поверхность — так достают из сундука простыню, чтобы проветрить ее на солнце. Моя девственность превратилась в кровавую рану. Мое разделенное надвое тело открылось навстречу миру.

Слова Миня выводят меня из задумчивости:

— Когда мы прогоним японцев, я на тебе женюсь.

— Но я вовсе не хочу выходить замуж. Занимайся своей революцией.

Он останавливается, бросает на меня оскорбленный взгляд. Губы у него дрожат. Как он хорош!

— Моя семья происходит из очень древнего рода. Принадлежащие ей земли простираются от городских стен до монгольских степей. Моя мать умерла, и я собираюсь потратить наследство на дело освобождения родины. Я стану бедняком и буду вести опасную жизнь. Если ты меня не презираешь — что невозможно, ведь ты отдала мне самое дорогое! — то станешь моей женой.

Я смеюсь.

Сев в коляску рикши, машу ему на прощанье. Силуэт Миня на тротуаре расплывается, превращаясь в едва различимую в городских сумерках линию.

В детстве меня завораживала таинственная и чудесная Срединная империя. Я любил рисовать мандаринские пагоды, монгольские дворцы, императорских воинов, а когда подрос, зачитывался классической литературой.

До вчерашнего дня из всех китайских городов мне был знаком лишь Харбин, огромная метрополия на берегах Амура. Этот современный мегаполис-«полукровка» служит мне сегодня точкой отсчета. Я не устаю сравнивать его с городом Тысячи Ветров. В этом маленьком поселении мгновенно угадываешь частичку вечного Китая, хотя он принадлежит независимой Маньчжурии.

Машин здесь меньше, чем в Харбине. Трамваев нет совсем. Сотни рикш неустанно, днем и ночью, бегут по улицам. У студентов, сынков богатых семейств, в моде велосипед.

В противоположность харбинцам, потомкам ссыльных и каторжан, имеющим в большинстве своем плебейскую внешность, местные уроженцы выглядят изящными и утонченными. Говорят, что их предками были королевские бастарды, а в их жилах смешалась кровь маньчжуров, монголов и китайцев. Их лица с правильными чертами кажутся выплывшими из давно минувших времен седой древности. Мужчины высокие, с матовой кожей и раскосыми глазами. Женщины унаследовали от придворных дам бледность, высокие скулы, миндалевидные глаза и крошечные рты.

На следующий после прихода в город день офицеры местного гарнизона увлекают нас в путешествие по лабиринту улиц «веселого» квартала. Я убежден, что проституцию придумали специально для военных и первая в истории шлюха была влюбленной в солдата женщиной.

Как и повсюду на свете, здешние жрицы любви обольщают нас сладкими улыбками, чтобы выманить деньги. Китаянки что-то лепечут на ломаном японском, которого, впрочем, вполне хватает, чтобы сторговаться. Некоторые бордели содержит наша армия, работают здесь японки и кореянки — ночные бабочки в цене золотой пыли. Я не могу себе позволить оплатить услуги соотечественницы и полагаюсь на совет местных знатоков. Меня ведут в скромного вида дом с поэтичным названием «Нефритовая флейта». В центре двора тянется ветвями к небу огромное дерево. В окнах мелькают силуэты военных, женщины в ярких кокетливых платьях поправляют волосы.

Хозяйка — уроженка Шаньдуна — выводит к нам своих девочек. Я выбираю Орхидею. У нее раскосые, как у волчицы, глаза. Рот напоминает раздавленную черничину. Через плечо перекинут лисий хвост, на босых ступнях босоножки на высоких каблуках, в пальцах небрежно зажата сигарета. Она поднимается по лестнице, виляя бедрами.

После первых ласк Орхидея с самым серьезным видом сообщает мне, что она — чистокровная маньчжурка, и просит не путать ее с китаянками. Японские проститутки притворяются и сдерживают себя, а аристократка Орхидея кричит от наслаждения. Проститутки редко достигают оргазма, но моя партнерша отдается любви с обезоруживающей искренностью и не скрывает своего удовольствия. Когда я ухожу, молодая женщина с упругой попкой стоит в дверях, провожая меня взглядом и поигрывая зеленым носовым платком.