А 259. Всплеск ярости - Саймон Стронг

Одна маленькая яблоня, ствол, листья и цветы которой были ярко-красного цвета, изображала пузатую вазу. Я заметил также одно замечательное дерево, называемое грушевым, с листьями березы.

Оно стояло, как удивительно прямая пирамида, вышиною в шесть метров, и от очень широкого основания до остроконечного конуса было так покрыто цветами, что не было видно ни листьев, ни ветвей.

Бесчисленные лепестки беспрестанно облетали, между тем, как другие развертывались, и опавшие летали вокруг пирамиды и медленно ложились на аллеи и лужайки, покрывая их, словно белым снегом.

А издали несся нежный запах шиповника и резеды. Потом мы проходили мимо больших кустарников, мелкоцветных денций, мимо широких розоватых липострин, с бархатными листьями, с большими перистыми метелками белых цветков, напудренных серой.

На каждом шагу для глаз была новая радость, сюрприз, которые заставляли меня вскрикивать от восхищения. Здесь виноградная лоза, замеченная мною в горах Аннама, с широкими светлыми листьями, неправильно изрезанными и зазубренными, так же зазубренными, так же изрезанными, такими же широкими, как листья клещевины, обхватила своими завитками огромное мертвое дерево, поднялась до верхушки и оттуда опускалась каскадами, водопадами, лавинами, покрывая всю растительность, распускающуюся внизу между сводами, колоннами и нишами, образованными ее обломанными ветками.

Там стефанандр раскинул свою оригинальную листву, всю испещренную полосами, которые восхищали меня переливами всевозможных цветов, от густо-зеленого до голубовато-стального, от нежно-розового до грубо-пурпурного, от светло-желтого до темно-охрового. А рядом группа гигантских вибурнумов, вышиною с дуб, покачивала большими снежными шариками на конце каждой ветки.

Местами, стоя на коленях в траве или взобравшись на красные лестницы, садовники заставляли ломонос виться по тонким бамбуковым палкам; другие обвивали ипомеи, калистегии по длинным и тонким подпоркам из черного дерева. А повсюду, по лужайкам, лилии выставляли свои готовые расцвести стебли.

Все эти деревья, кусты, группы, отдельные растения с первого взгляда, казалось, были разбросаны случайно, без метода, без плана, только по воле природы, только по капризу жизни. Заблуждение. Напротив, посадка каждого растения была старательно изучена и подобрана для того, чтобы цвета и формы дополняли друг друга, увеличивали ценность один другого или для того, чтобы использовать планы, воздушные побеги, цветные перспективы и увеличить ощущение, комбинируя декорацию.

Самый скромный цветочек, так же как самое гигантское дерево, самой своей посадкой способствовал непреклонной гармонии, сочетанию искусства, действие которого было тем поразительнее, что здесь не чувствовались ни геометрическая работа, ни декоративное усилие[27].

* * *

Проснувшись, я обнаружил, что кто-то, лежа на мне валетом, слизывает семя, анальные и вагинальные выделения с моего стремительно отвердевающего члена. Это была Сэди, и тогда я в свою очередь стал целовать и надраивать ей очко, и она одобрительно выгнулась. Ее попка отличалась интересной текстурой и своей мягкостью явно была обязана предыдущему опыту содомии.

Затем я переключился на ее вагину. Раздвинув пальцами половые губы, я то целовал, то лизал ее клитор и пил из пушечки, то и дело выстреливающей струйкой нектара. Она, похоже, возбудилась от этого и принялась обрабатывать мой член с невиданной энергией. Ее груди скакали по моему животу, соски затвердевали от прикосновений к тазовым костям. Она умела делать его глоткой, умудряясь захватывать мой прибор целиком так, что снаружи осталось уже немного. Когда мое возбуждение возросло, я раззадоривался, и амплитуда обратной секс-связи возрастала в геометрической прогрессии. Я успел осознать это, как она издала звуки «уух… уххх…», и начались неизбежные удары оргазменного приступа. «Уух, стх, ннн…», — выла она. Смысл был очевиден, но я заинтересовался ходом дальнейших событий и в интересах эксперимента продолжил кунни-лингвистический опыт, от чего ее оргазм все больше и больше усиливался — реальное извержение девичьего сока хлынуло из ее соковырабатывающих желез, и, упиваясь им, я все острее чувствовал неизбежность собственного оргазма. Бедная Сэди уже всхлипывала и тужилась, но все-таки храбро отсасывала, но вдруг она вдруг отчетливо вскрикнула: «НЕТ!» и поток мочи вырвался у нее из урины. Тут (а) чтобы она не обос-сала весь диван, (б) из любопытства (в) не понимая, что делаю, будучи на грани самоуничтоже-ни я, начал глотать золотую струю. К моему приятному удивлению, она отличалась чудесным вкусом, напоминавшим коктейль из подогретого вина с пряностями/шампанского, если такой существует, даже слегка шипело. Но получился фонтан, причем такой мощный, что я поперхнулся, мне залило глаза и нос, показалось, я прям на месте захлебнусь и умру, что впрочем не столь уж плохо, и тут она очень трогательно всхлипнула, я не устоял и пустил сссссструуую-юю ей в рот. Вышло тоже немало, но она величаво проглотила все и тщательно слизала остатки. Она явно не до конца контролировала собственные функции, поскольку тут же извергла мне на лицо говно, перепачкав меня зарядом, который я до этого в нее загнал. Жуткая иллюзия, что молофье, ушедшее в один конец, вышла из прямо противоположного. Разумеется, ее какашка пахла фиалками. Она обернулась, поцеловала меня и проговорила: «Извини, я не поняла, что произошло».

А я ответил: «Радость моя! Радость моя!»

Тут я заметил, как часы у кровати показывают 16:50. Я был влюблен, но если я не приду в «Пищу Овоща» через десять минут, мой лучший кореш сломает мне ноги. Ну, не обязательно сломает, но может.

— Мне пора уходить! — вскричал я, одновременно выпутываясь из объятий Сэди, убегая в ванную, заскакивая в горячий душ на тридцать секунд, писая, причесываясь и запрыгивая в одежду Мы довольно апатично поцеловались, и я скатился по лестнице, оставляя любовное гнездышко в воздушном потоке. В спешке я обул ботинки не на ту ногу. Путь истинной любви никогда не бывает легким.

Я ворвался в кафе как раз, когда Эд оттуда ретировался.

— Ёё! — воскликнул он, — думал, ты не придешь…

— Ничто не остановило бы меня, — заявил я, правда, сломанные ноги вынудили бы меня притормозить, — товар остался дома.

Джэг Эда стоял на обочине у Городской ратуши. По неизвестной причине его никогда не трогали буксировщики, сколь неловко он бы не припарковался. Я поинтересовался у него на сей счет.

— Везет, — ответил он.

Как нарочно, едва мы сели в машину, сзади нарисовался один из этих страшных бело-голубых тягачей и подождал, пока мы отъедем. Водитель улыбнулся и помахал нам рукой. Его золотые пломбы безжалостно сверкнули в зимнем солнечном свете почти так же ярко, как «ролекс» у него на запястье.

Мы подъехали к дому, я зашел и забрал чек и пленку из тайника под кучей гнилых продуктов на

кухонном столе, а потом Эд отвез меня к себе и угостил кофе.

* * *

— Тебе сейчас, наверно, интересно знать, зачем я послал за тобой, — провозгласил Эд, — Ну, скажу, что просто столкнулся с большой халтурой на некоторых, гм, «подписках», ты меня понимаешь. И как раз сегодня наткнулся на кое-каких любопытных субъектов, занятых вынюхиванием, сующих свои незаконные носы в… ничего такого, всего-навсего пара-другая шпионов, но я должен поторопиться… Надо обеспечить прикрытие для моей деятельности совсем ненадолго, и мне пришла такая идея… Я прикрою криминал, занявшись звукозаписью.