Страх. Книга 1. И небеса пронзит комета - Олег Рой

Вообще-то, хотя от управления до дома далековато, меня не напрягают и пешие прогулки. Я люблю ночь. Это мое время. Так же, как день – время Марии. Близнецы, мы во многом зеркальное отражение друг друга. Она любит утро, я – закатные сумерки. Хотя звездное небо мы любим поровну.

Ночь я люблю еще и за то, что в это время город словно пустеет. Ни машин, ни людей. Ни мельтешни прохожих, в которой глаз полицейского привычно высматривает нештатные ситуации (очень утомляет, по правде говоря, но профессиональные привычки не так-то просто «отключить»), ни автомобильных пробок. Тишина и покой. Сигналы спецтранспорта, пугающие многих, меня, напротив, успокаивают.

Я надеваю наушники, слегка сдвинув их так, чтобы слышать (тоже профессиональная привычка) звуки извне, нахожу в коммуникаторе подходящую музыку и отправляюсь в путешествие.

Но сегодня я что-то устала, так что путешествие заканчивается на автобусной остановке. В ненастье она ужасна: плоская стеклянная крыша почти не защищает ни от дождя, ни от снега, а полторы стены (кто придумал такую конструкцию?) не столько заслоняют от ветра, сколько создают дополнительные вихри. Но сегодня мне везет: дождь давно закончился, а ветер совсем слабый, так что я коротаю время (до последнего автобуса еще минут двадцать) в компании «Голуаз» и «Раммштайна»:

Я один в ночи холодной,

Смолкли птиц последних трели.

Днем, когда все веселились,

Я кричал в пустое небо:

Первая звезда, взойди,

Лучик света подари

Той, которая в ночи

Так нуждается в любви…[1]

Очень вдохновляет. Так, что я почти жалею, когда подкатывает новенький MAN. Почти пустой, только на заднем сиденье спит пожилой мужчина в дорогом макинтоше. На всякий случай – на бомжа спящий ну совсем не похож – присматриваюсь и прислушиваюсь. Дядька дышит шумно, окружая себя явственным облаком алкогольного выхлопа. Ну и славно. Не хотелось бы полночи возиться, оформляя незапланированный труп. Чтобы еще и шеф отругал – мол, ты, Рита, даже в свободное время норовишь работу найти.

Оставив перебравшего гражданина почивать, устраиваюсь спереди. Сквозь дверь водительской кабины мне виден кусочек хмурого небритого шоферского профиля. Но я предпочитаю заоконный пейзаж. Ехать долго: автобус изрядно петляет, так что дорога занимает почти столько же времени, сколько пешая прогулка. Автобус, проскочив многоэтажки, пробирается между разнообразными по стилю и достатку владельцев особнячками. Обычно я развлекаюсь, придумывая каждому домику хозяев – чем они живут, над чем смеются, что едят на завтрак и как зовут их собаку. Или кошку. Или попугая. Но сейчас мысли упорно возвращаются к работе. Среди стопки дел, присланных шефом для «просмотреть, проконтролировать и доложить», минимум два гарантированных «глухаря». А это значит, что мне гарантирован втык. И злиться на это бессмысленно, таковы правила игры. Но я злюсь. Злюсь до того самого момента, когда за туманным автобусным окном появляется моя остановка.

Мария предпочитает ходить с работы пешком, мимо аккуратненьких домиков под одинаковыми черепичными крышами, через уютный парк, где ленивые мамочки, покачивая коляски, попивают из ярких баночек коктейли и поглощают тонны чипсов и неизменных семечек, изрядная часть которых достается летающим крысам. Тем самым, которых по недоразумению причислили к птицам и назвали голубями. Впрочем, в парке все равно хорошо. Но я подхожу к дому с другой стороны, от небольшой промзоны, из-за котельно-сепараторной станции. Бетонный забор за автобусной остановкой украшен многочисленными, иногда меняющимися граффити самой разнообразной тематики: общественно-политической («Мэр – жулик»), культурно-спортивной («Футбол – отстой», «Грифы форевер» – только названия музыкальных групп меняются) и околосексуальной. Эти – самые многочисленные.

На неудобной, но крепкой железной лавочке, накрыв ее драным одеялом, давно и неистребимо обосновался безобидный местный алкоголик. Ходят слухи, что шпана регулярно заключает пари на день, когда бедолагу доконает наконец цирроз. В слухи я не верю: вряд ли нашей шпане известно слово «цирроз». Алкоголик же живуч на удивление.

За бомжовой лавочкой фонари заканчиваются. Я сдвигаю наушники назад (полицейский-то я полицейский, но по ночам все кошки серы, а удар обрезком трубы по затылку – не самое приятное завершение вечера, тем более жизни) и цепляю на голову налобный фонарь. Не то чтобы я всерьез боялась встречи с кем-то из местных люмпенов. Они меня знают, так что лезть остерегаются, за нападение на полицейского можно «закрыться» лет на десять. Но знают меня местные, а вот какой-нибудь заблудившийся наркоша, которому не хватает на дозу, – это может быть опасно. Кстати, налобник нужен не столько для освещения дороги, сколько для отпугивания таких «бойцов». Эти придурки предпочитают нападать в темноте.

От остановки до подъезда – семь минут бодрым шагом. На последней сотне метров я традиционно закуриваю, глядя на темную громаду жилого комплекса с жизнеутверждающим названием «Свобода». Во всем доме горят только три окна, одно из них – на нашей кухне. Кто бы сомневался. Мария, разумеется, дома.

Да и где ей быть? Парня у нее нет. Я не понимаю почему, но, в общем, оно и к лучшему. Основная масса этих, с позволения сказать, мужчин – бессмысленный балласт, наполовину состоящий из гонора. Может, поэтому я и держусь за Феликса. С ним спокойно. Он ничего не требует и не пытается за мой счет тешить мужское эго. И еще – я откуда-то знаю, что при всех его «тараканах» (а у кого их нет?) от него не приходится ждать удара. Это не объяснишь и не докажешь, но я ручаюсь, что это так. А это по большому счету и есть самое главное, остальное – пустяки. Для меня, во всяком случае.

Хотя то, что Мария всегда дожидается меня с работы или со свидания, – это не пустяк, это важно. Я, правда, терпеть не могу все эти травяные чаи и отвары, предпочитая вульгарный растворимый кофе, но какая разница, что у кого в кружке? Мы сидим на кухне, Мари, сдержанно позевывая, прихлебывает свою травяную отраву и слушает мое ворчание про полицейскую рутину, так не похожую на криминальные сериалы.

Я, наверное, псих. Мне нравится, что сестра меня ждет и терпеливо выслушивает, но временами этот устоявшийся ритуал меня бесит. Вот почему бы, скажите, пожалуйста, ей не лечь спать? Ведь встанет как штык без четверти семь, чтобы к половине девятого быть в своем интернате. И виду никому не подаст, что не выспалась, будет улыбаться и честно делать свое дело. А вечером, так же улыбаясь, опять будет меня дожидаться, а потом – слушать мои бессмысленные (но так необходимые для меня самой) рассказы.

Моя сестра – фантастически надежный человек. В древности думали, что Земля – плоская и лежит на спинах трех слонов. Слоны же, в свою очередь, стоят на спине плавающей в Мировом океане черепахи. Вот Мари – и есть та самая черепаха. При этом она продолжает считать себя маленькой беспомощной девочкой, а меня – ангелом-хранителем, помесью локомотива и бронемашины. А я… я боюсь даже намекнуть ей на ее собственную самодостаточность. Некоторые вещи, будучи названными вслух, рассыпаются в пыль, испаряются, исчезают.