Грехи Брежнева и Горбачева. Воспоминания личного охранника - Владимир Медведев

– Ты предупреди его, если еще раз повторится…

Парикмахер принадлежал хозяйственному управлению ЦК КПСС. Я звонил Павлову, который заведовал этим управлением, но ничего не менялось.

– Позвоню сам Павлову, чтоб выгнали! – горячился Леонид Ильич, но быстро отходил и часто сам подтрунивал над Толей: – Ну, как праздник провел?

– Да ничего, собрались, «шарахнули».

– Стаканчик-то опрокинул?

– Да побольше.

Но не в том даже главная беда, что запивал и не приходил, а в том, что являлся утром с похмелья. Он брил опасной бритвой. Это могло плохо кончиться.

Дикость! Первое лицо могучего государства, а уровень взаимоотношений и безответственности хуже, чем в жэке.

Эта личная, на бытовом уровне, история – точный слепок того, что происходило в стране. Мягкость и всепрощенчество главы государства приводили к общему упадку и началу анархии в стране, к тому, что такие партийные лидеры, как Рашидов, Медунов и прочие (а ведь Андропов докладывал о них), чувствовали себя в безопасности.

Бывал ли суров и строг? Бывал. И как почти всякий большого уровня руководитель, которому некогда и незачем вникать в детали и мелочи, бывал и неправ.

Однажды у нашей кремлевской буфетчицы был день рождения. Смена выпала не ее, но Брежнев попросил накануне, чтобы она пришла. Я передал просьбу секретарю. Но тот не нашел ее, сменная буфетчица сказала ему по телефону: «Вы ее в такой день и не найдете». Секретарь не стал даже искать, но, главное, мне не доложил.

Как только мы утром приехали в Кремль, прямо в коридоре увидели буфетчицу, но – не ту…

– А где эта? – спросил Брежнев.

– Не знаю, – ответил я то, что отвечать никак не полагается.

– Не знаю, не знаю, – пробурчал он и прошел к себе в кабинет.

Через несколько секунд у секретаря раздалось два звонка: мне. Я вошел.

– Ты чего?! Почему?! – он сорвался и минуты три меня чехвостил. По спине потекла струйка пота.

Вышел, перевел дыхание. Через полминуты – опять два звонка. Вхожу – все сначала:

– Почему ты так относишься к моим указаниям?! Расхлябанность! Ты обманул меня, не доложил! Я же хотел ее по-человечески поздравить!

Я пытался как-то объясниться, но он не слушал:

– Ты не владеешь информацией!

В основе всего было доброе желание, он приготовил, видимо, какой-то подарок, и вдруг…

Мог иногда ввернуть и мат. Но когда ругал кого-то официально, держался также официально – обращался холодно, по фамилии и даже на «вы». Если же честил, как свой своего, тогда – по имени и с матерком.

Но злобы никогда в нем не было ни к кому. А главное, я говорил уже, был отходчив. В конце того злополучного дня я перед отъездом на дачу принес ему папку.

– Ну, как дела? – спросил он.

– Да тяжело, Леонид Ильич, тяжело…

– Вот как я тебе врезал, будешь знать, – сказал примирительно.

Был заботлив. Если судить по конкретным практическим делам, может быть, он не так уж и много сделал для подчиненных, но ведь никто у него ни о чем и не просил. Валено его чисто человеческое участие: всегда интересовался у всех наших, как дома дела, кто как живет, даже список просил составить – кто в чем нуждается. Интересовался и сам, и через начальника личной охраны. Не знаю, вышколенность это или воспитание, но все отвечали: спасибо, у нас все есть.

В целом народ у нас был действительно хороший, не попрошайки. Тот же Толя-парикмахер в этом смысле был чрезвычайно скромный, он стриг Брежнева с конца шестидесятых и ни разу ни на что не намекнул, хотя зарплата была невелика (он получал ее по основному месту работы – в ЦК), стриги он в городском салоне, одних чаевых больше бы имел, а семья у него – трое детей, жена, родители. Жили они в небольшой трехкомнатной квартире. Ни дачи, ни машины. Леонид Ильич от кого-то узнал о его заработке, позвонил Павлову, зарплату повысили.

Думаю, Брежнев тут не очень сам себе противоречил. Конечно, надо бы гнать Толю за его загулы, но уж если шеф решил его держать, то не за мелкие же деньги.

В отношении всяких просьб со стороны – мы его оберегали, все письма, записки отправляли в приемную ЦК. «Достать», «добыть» – таких просьб Леонид Ильич не любил даже от детей.

Если сослуживцы или родные просили меня, скажем, достать лекарства, тут я старался помочь – через личного врача Генерального.

Без всякой моей просьбы Леонид Ильич распорядился, и я получил в Крылатском трехкомнатную квартиру – 45 м2 на четверых.

В 1980 году умерла Светлана – жена, и он, Брежнев, помог организовать похороны.

Кажется, единственное, чего он не прощал, – сплетен о себе, о своей семье. Не любил болтунов.

До меня работал «прикрепленным» полковник Борис Михайлович Давыдов – зам. начальника личной охраны. Профессионал, всю жизнь прослужил в охране. Кто-то на него «накапал», грубо говоря, Брежнева на него науськали, и Генеральный, даже не поговорив с ним и далее, я думаю, толком не разобравшись, распорядился убрать полковника – «не пускать на объект». Я тогда был офицером личной охраны, подробностей не знаю, но думаю, что кто-то просто сыграл на слабых струнах Брежнева, донесли, что вот, мол, он за вашей спиной разносит слухи… Была ли какая-то правда в доносе – не знаю, но вызвать, выслушать человека, безусловно, было нужно.

Сплетен – не любил, а анекдоты о себе, более-менее мягкие, которые мог слышать только от родных и близких, переносил вполне нормально.

Жаль, что он не ушел вовремя и в памяти у всего мира остался как дряхлый маразматик, развалина. А ведь главными чертами этого человека были, как ни странно, лихость, бесшабашность, молодечество. При всем том, что, скажем, нянчился со своим избыточным весом, он даже в дряхлые годы сохранил характер отчаянного ухаря. Такое вот противоречие внешнего облика и внутреннего содержания.

Когда еще был в силе и по многу часов преследовал раненого зверя, в мороз, через снежные завалы, никогда не надевал рукавиц. Уже одряхлев, осенью, выходил часто в непогоду безо всякой верхней одежды.

– Леонид Ильич, – просит доктор, – наденьте куртку.

– Тебе надо? Надень.

Я прошу:

– Наденьте, холодно.

– Отстань.

Или в Крыму. Доктор уговаривает:

– Я вас прошу, не надо сегодня плавать – шторм, холод.

– Да ладно, не волнуйся.

Идет, плавает часа полтора.

Когда садился за руль машины, никаких ограничений скорости для него не существовало. Начальник охраны сидит сзади со мной, просит:

– Леонид Ильич, можно потише?

– Ты чего, боишься, что ли?

Со времен войны Брежнев водил машины разных марок и любил лихую езду. Однажды он домчался до Завидова, если точно, это 148 километров, за 50 минут!!