Клеймо - Сесилия Ахерн

– Нет! – вмешивается мама. – Джунипер в суд не пойдет, – говорит она мистеру Берри.

Они обмениваются долгим взглядом, что-то сообщая друг другу на языке, которого я не понимаю.

– Почему? – спрашиваю я.

– Мы это обсудим позже, – говорит мама с улыбкой, но взглядом приказывая мне замолчать.

Итак, Джунипер не выступит в мою защиту. Включается паранойя: сестра отвернулась от меня, она меня стыдится. Она не станет лгать ради меня, или родители запретили ей лгать. Не хотят, чтобы я потянула ее за собой на дно. Кто же согласится потерять обеих дочерей, если можно отделаться одной? Обида захлестывает меня. Как странно! Я же сама боялась вовлечь ее в беду, а теперь, когда час пробил, возмущаюсь всеми, кто отступился от меня.

– Полагаю, у тебя есть друзья помимо твоей сестры и возлюбленного. Нам достаточно одного свидетеля.

Арт заполнил всю мою жизнь, когда остался без матери, и, проводя столько времени вдвоем, мы отдалились от остальных друзей – они вроде бы понимали нас и все же несколько досадовали. Но конечно же Марлена, любимая моя подруга с ранних детских лет, поддержит меня, даже если в последнее время и была задета моим невниманием.

– К вечеру будешь дома, – повторяет мистер Берри.

– Меня не оставят тут на ночь?

– Нет, это делают только в особых случаях, когда существует риск побега, как с тем молодым человеком во второй камере.

Мы все оглядываемся на Солдата, мама заметно вздрагивает. Такой у него одинокий вид, такой озлобленный. У него конечно же нет ни малейшего шанса.

– А его кто защищает в Трибунале?

– Его? – фыркнул мистер Берри. – Он решил сам говорить за себя, и выходит это у него прескверно. Такое впечатление, что он напрашивается на Клеймо.

– Как это возможно? – шепчет мама, отворачиваясь.

Я вспоминаю всех тех людей с Клеймом, мимо которых прохожу каждый день, тех, кому я не смотрю в глаза, стараясь обойти так, чтобы даже мимолетно не соприкоснуться. Их шрамы, их опознавательные повязки, ограничения в правах: живут вроде бы среди нас, но все желанное для них недостижимо. Ждут на специальных остановках автобуса, который доставит их домой к комендантскому часу, к десяти вечера зимой, к одиннадцати летом. Живут с нами в одном мире, но совсем по другим правилам. Неужто я бы хотела стать одной из них?

– Как его зовут? – срывается с языка.

– Понятия не имею, – скучливо отвечает мистер Берри.

Я смотрю в ту камеру – он совсем одинок, а у меня тут одежда на выбор, и родители, и адвокат, и сам верховный судья на моей стороне. Конечно же он ненавидит меня, но у меня есть друзья, и я знаю, что нужно сделать, чтобы выбраться и сохранить свою прежнюю жизнь. Для меня свет еще не померк. Могло быть гораздо хуже. Я могла оказаться на его месте. От этого меня отделяет только одна небольшая ложь. Нужно солгать, стать несовершенной, и таким образом доказать свое совершенство. Я сделаю все, что велит мистер Берри.

Прежде чем вести меня через двор в суд, Тина принесла мне обед, но я и крошки не смогла проглотить. За стеклом Солдат пожирает все так жадно, словно изголодался до смерти.

– Как его зовут? – спрашиваю я Тину.

– Его? – Она глядит на него с тем же презрением, что и все остальные. Со мной она с самого начала обращалась по-другому.

– Кэррик.

– Кэррик! – громко повторяю я. Наконец-то он обрел имя.

Тина подозрительно сощурилась:

– Держись от этого парня подальше.

Мы обе смотрим на него, а потом я чувствую, как он следит за мной, пока я слежу за ним.

Я слегка откашливаюсь, притворяюсь, будто мне и дела нет.

– В чем он провинился?

Она снова бросает на него взгляд.

– Ему ничего и не надо делать. Такие ребята от рождения гнилые. – Она перевела взгляд на мой поднос: – Совсем ничего не поешь?

Я качаю головой. Лучше поем потом, дома.

– С тобой все обойдется, Селестина, – смягчает она голос. – У меня дочка, твоя ровесница. Похожа на тебя. Здесь тебе не место. Ты сегодня же будешь дома – в своей комнате, в своей кровати.

Я улыбаюсь, благодарная за каждое слово.

– Меня вызывают наверх. – Она поморщилась. – Впервые за все время службы. За что ж меня хотят пропесочить? – Она состроила гримасу, но, увидев испуг на моем лице, рассмеялась: – Не волнуйся, я скоро вернусь. С тобой все будет о’кей, малышка! Через полчаса нам в суд, так что поешь пока.

Я не в силах прикоснуться к еде. Кэррик тем временем доедает последние крохи. Пришел другой страж, Фунар, отпер дверь той камеры и что-то сказал Кэррику. Тот вроде бы доволен: сразу вскочил и шагнул к двери. Фунар подошел к моей камере:

– Хочешь воздухом подышать?

Я тоже бегу к двери – еще бы! Он отпирает камеру, и я шагаю следом за Кэрриком. Впервые вижу его так близко и не через стекло. Очень уж он здоровенный. Широкие плечи, бицепсы и трицепсы в постоянном тонусе. Я чувствую себя виноватой перед Артом за свое любопытство. Фунар пытается открыть боковую дверь, видимо, во двор, но она заперта.

– Черт, придется за ключом идти, – ворчит он. – Сидите тут – и ни с места. Я на минуту.

Он ткнул пальцем в скамью у стены коридора, и мы оба послушно уселись рядом.

Мы не дотрагиваемся друг до друга, но жар его тела я ощущаю вполне. Он раскален словно печка. Не могу придумать, что ему сказать, да и стоит ли заговаривать с ним, не очень-то он расположен к общению. Спросить, за что он сюда попал? Да, в такой ситуации не найдешься, с чего начать разговор. Я так и сижу, замерев, перебирая в уме какие-то фразы, поглядывая на него исподтишка, если он не смотрит, и чувствую наконец, что сейчас он сам заговорит, но тут внезапно из-за угла в наш отрезок коридора выходит группа из шести человек. Женщины плачут, цепляются за мужчин, у тех тоже глаза на мокром месте. Они прошли мимо нас, словно погребальная процессия, и свернули в какое-то помещение. Когда дверь туда приоткрылась, я успела заглянуть и увидела небольшую комнату и два ряда стульев. Все они развернуты в сторону сплошной стеклянной стены, а за ней – другая камера. В центре той внутренней камеры стояло что-то похожее на зубоврачебное кресло, только больше, а в стене металлические задвижки. Стражник отодвинул одну задвижку, внутри нее пылал огонь. Я не могла оторвать глаз, никак не могла сообразить, что это такое.

Затем два стража провели по коридору мужчину. Он нас словно и не заметил, он был очень напуган, оцепенел от страха. На вид лет тридцати с небольшим, одет в подобие больничного халата, но ярко-красного цвета, как положено Заклейменным. Его ввели в другую дверь, не в ту, через которую прошли плачущие женщины и мужчины. Видимо, сразу в то внутреннее помещение. В камеру, где ставят Клеймо.

Мы с Кэрриком оба попытались заглянуть внутрь. Дверь резко захлопнулась перед нами. Я подскочила в испуге, а Кэррик снова уселся на скамью, руки крест-накрест на груди, смотрит прямо перед собой, злой, напряженный. К такому не подступишься, и я проглатываю вертевшиеся на языке слова, хотя никак не могу усидеть на месте, все пытаюсь себе представить, что там сейчас творится внутри. Через мгновение молчание разрывает жуткий, душераздирающий вопль. Тот мужчина в камере Клеймления кричит, когда раскаленное железо впивается в его плоть, навеки впечатывая в нее символ «П».