Убийство в Амстердаме - Иэн Бурума

Затем пошли письма, тысячи писем, многие полуграмотные. «Чертовы красные» и «паршивые евреи» в них, конечно, тоже фигурировали, но было и такое: «Возможно, пройдет какое-то время и наступит день, когда ты окажешься под колесами нашей машины. Там, где ты живешь, темно. Твое время истекло». Или такое: «Скоро мы доберемся до вас, пособники нацистов и евреи. Мы доберемся до вас, грязная шайка… Вам лучше было стать сутенерами [sic. – И.Б.]…» Или такое, демонстрирующее странную смесь исторических аллюзий: «После освобождения от немецкой оккупации мы брили головы ненавистным членам NSB,[17] теперь мы приедем и обреем головы ненавистной шайке, сделавшей эту позорную программу. Мы принесем горшки со смолой, бутылки с бензином и соляной кислотой…»

Члены NSB были голландскими нацистами. Возможно, появившееся после войны настойчивое стремление делить людей задним числом на «хороших» и «плохих», на патриотов и предателей, антифашистов и нацистских пособников было признаком высоких моральных принципов. Но, скорее всего, таким образом давала о себе знать нечистая совесть людей, которые не были ни однозначно хорошими, ни однозначно плохими. Куда хуже, что в 1964 году слово «евреи» использовалось как оскорбление наряду со словосочетанием «нацистские пособники». То, что кое-кто из анонимных авторов не делал между ними различия, тревожило, пожалуй, больше всего. «Наша Мис», которую обзывали «еврейской шлюхой», на самом деле была католичкой. Для некоторых людей слова «еврей» и «NSB» стали равнозначны чему-то мерзкому. Дети Мис ходили в школу в сопровождении полицейских. Продюсеру Герману Вигболду была необходима круглосуточная охрана.

Но столпы шатались. С появлением «Битлз» и 'Толлинг стоунз», отечественных прово и противозачаточных таблеток они стали рушиться. Амстердам был центром восстания. Прово в белых джинсах были одновременно и бунтарями, и утопистами: Homo ludens [18] будет править Новым Вавилоном и тому подобное. По всему городу были расставлены белые велосипеды, которыми кто угодно мог воспользоваться. Строились планы подачи ЛСД в систему водоснабжения Амстердама или веселящего газа в церковь, где должна была состояться королевская свадьба. Площадь у памятника генерал-лейтенанту Й.Б. ван Хётсу, бывшему генерал-губернатору Нидерландской Ост-Индии, стала излюбленным местом проведения демонстраций. В 1965 году памятник измазали белой краской, а в 1967-м взорвали самодельной бомбой.

Ван Хётс не был случайной мишенью. В стране, не имевшей мало-мальски значительных военных героев с семнадцатого века, когда адмиралы Тромп и де Рейтер одержали ряд побед над британским флотом, ван Хётс считался героем в двадцатые годы двадцатого века, потому что подавил сопротивление мусульман голландскому колониальному господству в провинции Ачех. Сей подвиг он совершил, проявив исключительную жестокость. Женщин и детей казнили, бесчисленное множество людей подвергали пыткам. Война, которую Голландия вела в Ачехе против мусульман, стоила жизни более чем ста тысячам человек. Тем не менее в 1935 году ему поставили большой памятник, созданный скульптором-коммунистом. Партия NSB была рада воздать должное истинному голландскому герою. Сын ван Хётса, Й.Б. ван Хётс-младший, позже служил в СС.

Памятник подвергся нападениям прово, когда с темной стороны голландской истории стала спадать завеса тайны. В 1965 году была опубликована книга Якоба Прессера Ondergang («Крушение»), первое серьезное произведение о холокосте в Нидерландах. Оказалось, что мой учитель истории, замечательный рассказчик, которого обожали ученики, раньше состоял в NSB. Сейчас мне кажется странным, что этому не придавали большого значения. Ведь там, где я жил, все знали, что нельзя покупать мясо у одного из мясников, потому что старик «неправильно» вел себя во время войны, или сигареты у женщины, которая была любовницей немца. Мы не знали, были ли обвинения справедливыми. Но все равно избегали этих людей, как будто их запятнанное прошлое заразно.

Во всяком случае, обаятельный господин Венховен, насколько я помню, не вел среди нас нацистскую пропаганду. Но когда социалистический телевизионный канал (столпы шатались, но еще не падали) показал программу об «эксцессах», допущенных голландскими солдатами в их тщетной, но кровавой попытке подавить борьбу индонезийцев за независимость, наш учитель не смог сдержать гнева. На следующее утро в классе он возмущался создателями программы: «Эти красные предатели…» Венховен был не совсем обычным человеком, но далеко не единственным, кто отреагировал подобным образом. Это было в 1969 году, через пять лет после показа программы Zo is het и появления прово.

С другой стороны, там, где выросли мы с Тео ван Гогом, все происходило с опозданием. Прово были амстердамским феноменом. Харри Мулиш, известный писатель, автор книги о прово, даже назвал это амстердамским восстанием против провинций. В то время как длинноволосые парни в белых джинсах атаковали памятник ван Хётса, парижские студенты строили баррикады на левом берегу Сены, в Праге началась «Пражская весна», и везде, от Лондона до Токио, выступали против войны во Вьетнаме, мы тоже провели демонстрацию на нашем школьном дворе. Директор школы, весьма консервативный господин, тщательно все продумав и посоветовавшись с родителями учеников, решил, что принятое в девятнадцатом веке написание названия нашей школы надо изменить на современный лад. Вместо Nederlandsch Lyceum теперь следовало писать Nederlands Lyceum. Для нас, учеников почтенного учебного заведения, это был слишком радикальный шаг. И мы твердо стояли на своем. В блейзерах, жемчугах и шейных платках «Гермес», мы кричали с отчаянным вызовом: Nederlandsch, Nederlandsch, S-C-H… S-C-H… S-C-H!

И все же отпечаток войны лежал на всем. То есть на всем, кроме наших уроков истории. А возможно, и на них – из-за того, что оставалось недосказанным. Война находила отражение не только в абсурдных оскорблениях авторов злопыхательских писем. Прово испытывали на себе ее влияние, как и другие диссиденты в стране «регентов». Амстердамом управлял муниципалитет, большинство в котором составляли славные социал-демократы. Мэр, занимавшийся подготовкой королевской свадьбы, был членом PvdA. Но когда амстердамские полицейские врезались с дубинками в толпу демонстрантов, над ними издевались, называя «оранжевым СС» или, как выразился Харри Мулиш, «гестапо в деревянных башмаках». Клауса фон Амсберга, будущего принца, человека, известного своими либеральными взглядами, молодые бунтари встречали криками «Клаусвенцим».

Казалось, что послевоенное поколение торопится компенсировать пассивность родителей. Сыновья и дочери тех, кто не смог помешать розыску ста тысяч обреченных на смерть евреев, боролись теперь с новыми диктаторами: «оранжевым СС», «гестапо в деревянных башмаках» и немецким дипломатом, который ребенком вступил в гитлерюгенд. В этой запоздалой демонстрации сопротивления было что-то жалкое, но она о многом говорила. Страна Анны Франк не примирилась со своим недавним и трагическим прошлым, будь то немецкая оккупация или события в Индонезии. Высказывания о том, что «регентов», правящих Нидерландами, не говоря уже об Амстердаме, можно сравнить с нацистами, были типичным явлением. Это было вдвойне неуместно, потому что использование оккупации в качестве аргумента вело к искажению фактов, умаляя не только историческую вину, но и храбрость тех, кто рисковал своей жизнью, чтобы помочь незнакомым людям.