Правда о первой ночи - Анна Данилова

Рыночная площадь плавилась под солнцем. В глазах рябило от ярких летних цветов, овощей, фруктов… Обливаясь потом, сидели на деревянных ящиках садоводы и продавали красную и розовую клубнику, здесь же, на ящиках, стояли пластиковые емкости с бледно-зеленым недозрелым крыжовником, высились горки стручкового гороха… Вдоль серого здания рынка вытянулся ряд торговцев цветами. Я медленно шла, разглядывая обрызганные водой розы, нюхала их, даже трогала нежные лепестки, словно собираясь купить букет…

Мишу увидела не сразу. Не узнала его, так коротко он был острижен, да и лицо сильно загорело. Он был во всем белом, и я чуть не расхохоталась. Мне всегда казалось, что мужчины, носящие все белое, выглядят слишком уж призывно, смешно…

Я подошла и поцеловала его в лоб, потерлась щекой о его щеку, губы, неосознанно, инстинктивно, как животное, вернувшееся в свою стихию после плена, словно говоря: я вернулась, смотри, со мной все хорошо, я спокойна и рада встрече. И он прижал меня к себе и поцеловал в шею, уткнулся лицом в мое лицо, снова, теперь уже более решительно, мелко-мелко поцеловал, где успел, где смог, и я видела, как он рад видеть меня, как счастлив, что я не обманула его, что пришла и что мне нечего от него скрывать. От него пахло горячей кожей, солнцем, какой-то парфюмерной горечью, мылом. Воротник его рубашки, жесткий, новый, ерзал по моей щеке, когда он уже и не знал, как меня обнять, как покрепче прижать к себе. На нас смотрели, как на любовников, встретившихся после долгой разлуки. Жанровая картинка из жизни молочной спелости подростков…

– Нет, я к ней не пойду, чего я там не видел?

Мы сидели на скамейке в тени бульвара и разговаривали. Миша наотрез отказывался познакомиться с Евой. Я понимала его – он стеснялся, робел…

Я рассказала ему о своих планах относительно Москвы. Он сделал вид, что понял и согласился, хотя на самом деле ему было бы спокойнее, если бы я никуда не уезжала, оставалась бы в городе, устроилась бы в общежитии и готовилась к поступлению в училище или техникум. Словом, если бы я постоянно была на виду, под рукой. Он все еще надеялся на продолжение наших отношений, которых, по сути, и не было… Он все себе придумал, увидел во сне, быть может… Я расспрашивала его о наших одноклассниках: кто где, что нового… Миша отвечал неохотно, его все это не интересовало, ему была интересна и важна только я, прямо на глазах, как он выразился, меняющаяся, переливающаяся и отдаляющаяся…

– Я очень боюсь тебя потерять, – признался он мне наконец, положив свою голову мне на колени и зарывшись лицом в складки короткой шелковой юбки. – Мне кажется, что если ты уедешь в Москву, то уже не вернешься, что закружишься в другой жизни, той, что приготовила тебе эта твоя знакомая… Послушай меня, она же старше тебя, намного…

– Ей всего двадцать пять, подумаешь, на восемь лет меня старше.

– Она ничего не рассказывала тебе про Москву? Ничего не предлагала?

– Миша, у тебя в голове только сутенеры, притоны, бордели и торговцы женщинами, – улыбнулась я. – Успокойся, у нас с ней другие планы.

– А если ты найдешь свою мать и она согласится принять тебя, ты останешься там?

– Да откуда я знаю?! – в сердцах воскликнула я. – Миша, ты или идешь со мной, или нет. Такая жара, так душно… Давай решай. Пойдем, познакомишься поближе с Евой и успокоишься, увидишь, что она нормальная, что тебе не стоит беспокоиться…

– А откуда у нее деньги? – не унимался Миша. На носу его выступили бисеринки пота, а щеки горели, стали малиновыми.

– Она была замужем, потом разошлась, у нее от мужа остался небольшой бизнес… – соврала я.

– Какой?

И тут я поняла, что мне все это надоело. Я поднялась со скамейки, отряхнула юбку и принялась зачем-то приводить в порядок одежду уже стоявшего передо мной навытяжку Миши.

– Значит, так. Я еду в Москву. Как вернусь – мы с тобой встретимся, и я тебе все-все подробно расскажу. Идет? В крайнем случае – у тебя же есть мой телефон! Запиши и адрес Евы…

– Говори, я запомню. – Лицо Миши посуровело. – Я тебе желаю только добра, Валька, ты знаешь… И еще. Когда станет совсем хреново – напиши мне…

– Куда?!

– На адрес интерната, я там бываю почти каждый день, ты, главное, пиши, а меня всегда разыщут…

Он сунул руки в карманы своих светлых легких брюк и вдруг чертыхнулся, доставая оттуда что-то белое, липкое, с ярким карамельным запахом.

– Конфеты, мать их! В интернат женщина какая-то приходила, конфеты раздавала, говорит, помяните моего мужа, она его вчера схоронила, он в соседнем от интерната доме жил, офицер… Смотри, растаяли, что за конфеты? Замазка!.. И где теперь руки мыть?.. Тьфу!

От сердобольных подруг я узнала, что Александр с Маргаритой укатили за границу, отдыхать, радоваться жизни (бутылка водки – и одна из моих товарок назвала страну и город, где они поселились, – благословенны небеса, мой любовник пожелал насладиться горячими и пряными кюфте теперь уже не со мной, а с другой женщиной, как будто она их никогда не пробовала). Он мог бы и не брать моих денег и камни – его новая любовница была очень богата, не в пример мне. Хотя и старше, но это для него, прирожденного альфонса, было, видимо, не так важно. И все равно я тосковала по нему и постоянно, что бы ни делала, что бы ни говорила, думала о нем, вспоминала его красивое лицо, черные вьющиеся волосы, огромные голубые глаза… Мои пальцы, лениво постукивая по клавишам компьютера, на самом деле перебирали его шелковистые волосы, скользили по гладкой матовой коже… Я не могла, не хотела верить, что он предал меня, бросил, оставив лишь наспех нацарапанную записку да пустоту в моих шкатулках, старом портмоне и сердечных клапанах… Присутствие рядом Валентины немного отвлекало меня и даже успокаивало. Я понимала, конечно, что впереди меня с этой девочкой ждут одни проблемы, что мне будет очень сложно строить с ней отношения, поскольку каждый мой шаг станет ложью. Каждое слово, каждый звонок, каждый ответ на ее вопрос… Но я уже тогда чувствовала, что она нужна мне, нужна! Хотя еще не осознавала до конца, откуда вдруг взялось это словно поднятое с глубокого илистого дна моего застарелого одиночества, острое и удивительное для меня чувство привязанности и ответственности за эту хрупкую и доверчивую девчонку. Кровь заговорила? Я не верила в это брожение крови, как не верю и сейчас. Ткни пальцем в другую тетку и скажи Валентине – вот, это твоя мать, и она полюбит ее, схватит за руку, прижмется к ней, врастет в нее, не почувствовав даже, что в двух шагах от нее стоит утопающая в слезах и сомнениях ее настоящая мать… Я не хотела, чтобы она полюбила меня лишь потому, что я ее биологическая мать, больше того, я осмеливалась еще мечтать о том, чтобы, находясь рядом с ней, оставаться нераскрытой, неузнанной, но любимой. Не слишком ли многого я, превращенная самой жизнью в глыбу льда, хотела от этой наивной и чистой девочки? Последнюю крупицу тепла унес с собой в кармане спортивной куртки Александр. Как зажигалку. Не догадываясь даже, что своим уходом убивает меня, лишает последних сил…