Лето - Рене Френи

— Куда ты поедешь?

— Может быть, в Ля-Рошель, может, куда-нибудь еще. Просто сяду в машину и поеду.

Она поцеловала меня в щеку и сбежала по лестнице.

Я так и остался стоять. Вот во что превратилась самая сумасшедшая любовь в моей жизни — в мимолетные появления Сильвии. Я ждал ее бесконечно долго в надежде увидеть хоть на несколько минут. Этот негодяй ударил ее, и теперь она убегала. Ему удалось разлучить ее со мной. Внезапно от этой мысли мне стало плохо: я больше не смогу позвонить ей, когда буду подыхать от боли среди ночи. Я не смог убедить ее в том, что могу ее защитить. Я не нашел нужных слов, чтобы успокоить ее.

Возможно, она была еще у себя, собирала вещи. Это мой единственный шанс оказаться на высоте, защитить ее, доказать ей, что рядом со мной ей нечего бояться.

Ни секунды не раздумывая, я схватил ключи от машины и слетел вниз по лестнице. Было чуть за полдень. Город словно вымер от жары. Беспощадное солнце, казалось, испепелило его. В этот час на улицах лишь тишина и собаки.

Я нарушил все правила, ехал на запрещающие знаки и красный свет. Машину я бросил в двадцати метрах от дома Сильвии. Я не собирался, как в прошлый раз, обходить его вдоль канавы с водой. Я вбежал в парк через раскрытые ворота.

В парке царила глубокая тишина. Запах воды и сладких цветов. Рядом с домом машин не было. Я обошел его кругом и взбежал по лестнице, с которой тогда Альтона, как мне показалось, заметил меня, скрючившегося в кустах. Может быть, он сейчас дома, один.

Дверь была приоткрыта. Я вошел. В тот момент я не имел ни малейшего представления о том, что же будет дальше. Наверное, мы без единого слова вцепимся друг другу в глотку. Синяк на лбу Сильвии зажег ненавистью все мое тело.

Я прошел в маленькую кухню. Стол не убран, грязная посуда вот-вот перевалится из раковины на газовую плиту.

Тремя шагами я обошел всю квартиру. Она была совсем крошечной. Кухня, спальня, гостиная. Душ за перегородкой. И ни души.

Ни единого живого существа, но стены словно живые. Повсюду картины, висят на стенах или просто прислонены. Картины везде. Десятки картин. Я предпочел бы оказаться с глазу на глаз с жестокостью Альтона. Я был раздавлен таким его присутствием, уничтожен грубой силой его картин. Я задыхался. На этих стенах было больше неистовства, чем в руках самого яростного из мужчин.

Там были битвы каких-то чудовищ, землетрясения, вереницы исчезающих во тьме мужчин и женщин. Безумная мешанина из скал, тел, льда, облаков и гроз.

Каждая картина со всего размаху била прямо в грудь. Повсюду нагромождения человеческих тел, глины и серы. Конец света в красных, желто-оранжевых и голубых тонах, производящий невиданное по силе впечатление.

Я бывал в нескольких музеях и выставочных залах во время своих редких путешествий, но нигде мне не встречалась такая сумятица. Такой пожар. Я подумал о Жерико[4]И о Гойе. Хотя я плохо их знал.

Я еще раз обошел крошечную гостиную и вошел в спальню. Спальня Сильвии… Нет, их спальня. Обыкновенный матрас, разложенный прямо на полу, скомканные простыни, две подушки. Их простыни, их подушки, здесь они были заодно.

Вот она, кровать, на которой они любили друг друга, поверяли свои тайны, засыпали рядом, сто раз я пытался представить ее себе. Однако вид этой кровати не причинил такой боли, как те безумные картины, которые я только что видел. И в спальне картины заполняли все пространство, все стены. Опять люди толпами возникали из чрева земли, глаза их были неподвижны, как камень. Похоже, Альтона работал безостановочно. Он был явно из другого мира, он работал как безумный.

Никакой мебели, лишь разбросанная одежда. Спальня художника. Платяной шкаф был распахнут. С одной стороны — платья и юбки Сильвии, выглаженные, висящие на плечиках, ее свитера, аккуратно сложенные стопкой. С другой — огромный ком мятых рубашек и штанов, вылинявших футболок.

Я рухнул на матрас. Теперь я понимал Сильвию. Я понял, почему она любит этого человека, несмотря на его ревность, его жестокость и пристрастие к спиртному. Каждый мазок его кисти кричал об отчаянии, о безудержном страхе.

Я словно видел этого человека, на краю пропасти смотрящего на мир, как хищная птица, поджидающая добычу. Я слышал, как он кричит и сражается со своими собственными монстрами, в глубинах ада.

Да, я понимал Сильвию и страдал. Я лежал на кровати, где она отдавалась ему, и невыносимо страдал.

Рядом со мной, на стуле, были свалены книги. Я посмотрел на названия. На пол упала фотография. Черно-белая фотография. Я поднял ее — на ней была Сильвия. Сильвия, спящая на этом матрасе. Она лежала на спине, совершенно обнаженная, среди скомканных простыней, ее ноги были чуть согнуты. Она сладко спала, подняв к голове сжатые кулаки, как спят младенцы. Спали ее волосы, спал ее живот, спала ее маленькая грудь, рот был полуоткрыт. Альтона сфотографировал ее во сне, потому она выглядела такой невинной, наверняка это было летом. Она спала, как полдень в августе или в июле, такая же обнаженная, как небо.

Внезапно я услышал шум мотора и шорох шин. Хлопнула дверь. Прямо здесь, в саду под окном. Я сунул фотографию под рубашку и побежал к входной двери.

Только я открыл дверь, как сразу увидел его. Альтона с опущенной головой тяжело поднимался по лестнице. Он задыхался. Сейчас он поднимет глаза и заметит меня. Я бросился на него.

Я навалился на него всем телом. Он поднял руки к небу, словно хотел уцепиться за него. Какую-то долю секунды я пытался поймать его взгляд. Его рот был открыт. Узнал ли он меня?

Он потерял равновесие и покатился вниз. Два или три раза он перевернулся через себя. Кубарем скатился до основания лестницы и головой со всего размаха ударился об угол каменного бордюра. Он осел, словно мешок с мукой.

Он падал бесшумно. Только этот последний хруст. Точно брошенный об землю арбуз.

Он больше не шевелился. Точно безумный, я бросился бегом через парк.

Попытался завести машину, но руки не слушались меня. Что со мной случилось? Что я наделал? Я слышал ужасный хруст. Все плыло у меня перед глазами.

Я должен позвать скорую помощь. Как тяжело он ранен?

Я вышел из машины и вернулся обратно. Мои ноги дрожали.

Его скрюченное тело, лежащее у подножья лестницы, не сдвинулось ни на миллиметр. Коснувшись его руки, я понял, что он мертв. Кровь закипела в моих венах.

Я оглянулся вокруг: мог ли кто-нибудь заметить меня? Позвал: «Есть тут кто-нибудь? Помогите!»

Но здесь были только бесконечная тишина парка, сентябрьский полдень и моя жизнь, только что полетевшая в ту адскую бездну, что рисовал Альтона.

До самой ночи я ходил по улицам. Я хотел выпить чего-нибудь покрепче, но не мог заставить себя зайти в бар, у меня дрожали руки и все тело тоже. Мне казалось, что весь город смотрит только на меня. Я выбирал пустынные улицы.