Империя Александра Великого - Артур Джилман

В греческом мире всегда было много философов. Сначала они процветали в Малой Азии, где были самые большие богатства и высокая культура, потом на Сицилии, в Италии, в общем, во всем греческом мире, как софисты (учителя философии и ораторского искусства). Сначала они объединились в нечто вроде религиозного союза типа монашеского ордена в Кротоне, который возглавил Пифагор. Потом, когда центром цивилизованного мира стали Афины, работали в школах этого города. Платон в первой половине IV в. до н. э. подвел в своих знаменитых «Диалогах» итог всего, о чем думали его учителя, и оставил советы, касающиеся почти всех систем, которые расцвели после него и существуют до сегодняшнего дня. Его «Беседы» о философии не образовали никакой ясной и легко понятной системы и всегда интерпретировались с присутствием некоего мистического элемента. Но у него мистика не в религиозном, а, скорее, в умозрительном смысле. Ведь он делает невидимое и незаметное вечным и самым реальным и заменяет факты, воспринимаемые чувствами, размышлениями и умозрительными построениями. Его философия была трансцендентальной, находилась над толпой, оставаясь непонятной простонародью и потому неприменимой к потребностям повседневной жизни. Это была теория для монастыря и школ, а не для больших дорог. Школа, или академия, которую Платон основал в Афинах, дав слово для обозначения подобных заведений во всех современных языках, была, по сути, местом уединенности, как Оксфордский колледж, откуда люди выходили в мир теоретиками, а не практиками.

Аналогичную критику, правда по несколько другим причинам, можно отнести к соперничающей школе Аристотеля. Он, конечно, видел, что не следует заменять умозрительными построениями опыт. Надо сначала собрать жизненные факты, а уже потом пытаться создать теорию. Но он был слишком силен в теориях и умозрительных построениях, чтобы стать чистым эмпириком. Его философия не только требовала энциклопедических исследований и изысканий, несовместимых с обычным жизненным опытом человека, но и когда все это сделано и мы приступаем к изучению его «Метафизики», то находим его таким же сложным для понимания и трансцендентальным, как Платон. Представляется немаловажным то, что он не является, как Локк или Милль, чистым аналитиком, наблюдателем жизненного опыта. Он вообще не был человеком мира. Аристотель довел свое коллекционирование фактов до каталогизации всех известных политических устройств цивилизованных народов — их он обнаружил по меньшей мере сто пятьдесят. Однако в его знаменитой «Политике», где он анализирует этот опыт, нет ни одного слова, заставляющего нас думать, что он предвидел или понимал великие проблемы эллинизма, решенные его учеником Александром. Для него варвары, пусть и цивилизованные, были отличными от греков, даже невоспитанных.

Возможно, лишь в одном Аристотель и Платон указали путь к новому положению вещей. Не решившись открыто выступить за монархию, они оба высказались против демократии в форме, известной грекам, то есть демократии свободных мужчин, маленьких сообществ, городов-государств, где меньшинство правит огромным числом рабов и чужеземцев. Чем меньше такая демократия, тем больше несправедливостей она творит. Все это философы видели, но единственным лекарством, которое применяли их ученики, когда начинали заниматься политикой, было взятие власти и провозглашение монархии, основанной на более высоких знаниях. Эта форма управления, известная у греков как тирания, настолько противоречила эллинскому чувству, что любой человек, ее принявший или поддерживающий, автоматически становился преступником, а его убийство становилось общественным долгом. Таким образом, философы шли не в ногу с общественностью. Платон и Аристотель, великие мыслители, не имели влияния на политику своего времени. Более того, они и их последователи являлись или религиозными скептиками, или придерживались религиозных воззрений, несовместимых для обычных людей с современной религией. Они, а также учителя, которые пытались соперничать с ними и подражать им, учили свободному мышлению в самом строгом смысле этого слова. А какая религия когда-либо могла посчитать такое интеллектуальное, умственное отношение соответствующим ортодоксальности?

Затем наступило великое волнение, связанное с приходом Александра, началось распространение греческих обычаев и культуры, замещение греческих демократий крупными и толерантными монархиями, основанными на такой превосходящей силе, что ее справедливость в те дни считалась неоспоримой. Появился один выдающийся человек, о котором давно мечтали философы, и сказал, что, если будет найден самый достойный, он станет по праву управлять человечеством. Но этот царь не был учеником Аристотеля в техническом смысле, хотя являлся таковым на практике. Он никогда не считался афинскими школами платонистом или последователем Аристотеля. Он был не студентом из академии, а великим практическим мыслителем, воспитанным в связи с царями, дворами и общественными делами. Мы можем быть уверены, что он с презрением относился к анализу политических устройств ста пятидесяти мелких государств, выполненному его учителем. Мы знаем, что он отклонил его совет обращаться с варварами — то есть цивилизованными азиатами — иначе, чем с греками, как устаревший.

Александр оправдал, но полностью видоизменил идею монархии. Для греческих городов это была монархия извне, а не взятие власти местными лидерами внутри каждого государства. Таким образом, устранялось чувство зависти, укоренившееся в умах греков, которое и сейчас заставляет их протестовать, если местный грек начинает управлять своими соплеменниками.

Но потом началась разрушительная сорокапятилетняя война, когда люди остро почувствовали бренность своего земного существования. Ни осторожность, ни благоразумие, ни старательность, ни политика не могли спасти людей от катастроф, неизбежных, когда рушатся империи. Теории были бесполезны. Сила, проницательность, или противопоставление силе некой иной силы, то есть дипломатии, приспособленчество — таковы были побудительные причины человеческих поступков и элементы, определяющие человеческую жизнь и счастье. Как же получилось, что при таких ужасных обстоятельствах, когда все жизненные теории оказываются несостоятельными, некогда презираемые и в высшей степени подозрительные философы неожиданно стали значимыми для общества? Если необходимо отправить важное посольство к враждебному монарху, угрожающему вторжением, это следовало доверить Ксенократу из академии. Если Антигону нужен был надежный человек, чтобы удержать Акрокоринф (акрополь города Коринф. — Ред.), ключ к Пелопоннесу, он выбирал Персея Стоика. Когда Александр, в отчаянии после убийства Клита (друг детства Александра, брат его кормилицы), впал в депрессию, не ел и не пил, то, чтобы привести его в чувство, к нему послали двух философов. По всей Греции люди, посвятившие жизнь размышлениям и умозрительным заключениям, превратились в почтенных и влиятельных советников, миротворцев и политиков. Они стали гордостью городов, которые они избрали для проживания, их расположения искали цари и сатрапы. Ученики почтительно записывали и публиковали их застольные беседы. Как произошла такая революция?