Чтоб человек не вымер на земле… - Сергей Владимирович Киреев

к пираниям примкнул,

И Коля Шмаков даже устыдился,

Что меченосца кормом попрекнул.

Я до сих пор понять его пытаюсь,

Я просчитать хочу его шаги.

Он по стеклу постукал: «Извиняюсь!

Прости, братан, заклинило мозги!»

И меченосец, несколько вальяжно

К нему по синусоиде подплыв,

Вильнул хвостом: «Да ладно, брат, неважно,

Смотри, чтоб не случился рецидив!»

Так вот о тех гамбитах, что Колюха

Нам по работе начал выдавать:

Хоть нас достала чёртова житуха,

Ему на это было наплевать.

Он говорил, что всё имеет уши:

Деревья, камни, стены, потолки,

Народ, что на скамейках бьёт баклуши

И у подъездов чешет языки.

От этих говорливых старушенций

У нас у всех болела голова.

Что было главной сутью их сентенций?

Одна сплошная сорная трава –

Для нас, но не для Кольки. В некой дымке

В тумане он как будто пребывал.

Обрывки сплетен, слухи, анонимки

Он в схемы и в таблицы превращал.

Он версии свои в режиме бреда,

Себя не понимая самого,

Фиксировал и даже сам не ведал,

Что за система это у него.

Он даже Солнце брал под подозренье:

«А ты вообще там светишь-то кому?»,

Как будто бы другое измеренье

Открылось неожиданно ему.

И эта, мягко скажем, необычность

Нисколько не тревожила его.

Да, тут уже не просто эластичность,

А тут и не понять уж ничего!

Буквально всё, что к делу относилось,

И всё, что было сбоку, в стороне,

Им скрупулёзно в списки заносилось,

И, в транс впадая, в полной тишине,

Все эти цифры, графики зачем-то,

Заветные каракули свои

Он закреплял на стенах изолентой,

Листов тетрадных целые слои.

Уставится вот так на это дело,

Да и сидит до ночи, как чурбан,

И шепчет что-то там осоловело,

Пока не дашь по лбу ему щелбан!

А после тряханёт башкою сонной:

«Да, я дурак, а ум куда девать?»

Я ж говорю, имелись все резоны

В палату номер шесть его сдавать!

«А если сдать, то кто работать будет? –

Начальник, Клещ, однажды пробурчал, –

Кому кем быть, история рассудит,

Так Ленин нам великий завещал».

Да-да, читатель, здесь не опечатка,

Ильич со всех портретов щурил глаз:

«Эй, как вы там?», — и мы порой с устатка

За это дело пили. И не раз.

Колюха по рабочим мог вопросам

Любому чемпиону фору дать:

«Листок семнадцать, строчка номер восемь,

Столбец четыре, фраза номер пять!» –

И тыкал пальцем в карту, в план района,

И просто говорил: «Ищите здесь!»

И с любопытной рожей удивлённой

Ты под руку к нему уже не лезь.

И строки на листке свои кривые

Он мог нам вслух с усмешкою прочесть,

И опера неслись, как чумовые,

Куда он скажет, — хоп! И «палка» есть!

Раскрытие, выходит, состоялось,

Вещдоки изымались «на ура!»,

И местное ворьё впадало в ярость,

И мы смеялись: «Вот вам, фраера!»

Чего тут скажешь? Эти все победы

Остались где-то в прошлом у него.

Как быть теперь, не знал он и не ведал,

Себя не понимая самого,

Как с этой шайкой нового формата

В итоге он хотел бы поступить –

Не то их расстрелять из автомата,

Не то башку им к чёрту открутить?

Но что до этих методов, ребята,

То Коля применять их не горазд,

Тем более ещё, что автомата,

Как ни проси, никто ему не даст.

И это было всё до новой эры,

Что началась три месяца назад,

Когда мы стали все, как пионеры,

Что в горны свои медные дудят,

Мол, тру-ту-ту! идём единым строем

Вперёд, чтоб делу партии служить!

(А я скажу, не худо бы ещё им,

Как вырастут, свободой дорожить).

Наш Коля Шмаков — лучший спец на свете!

Три месяца, с апреля по июнь,

Нахохленный, сидел он в кабинете,

К нему ещё без спроса нос не сунь.

И всё оно крутилось вперемешку,

И сердце его бухало в груди,

И фоторобот, будто бы в насмешку,

Ему всучили: вот тебе, гляди!

На что глядеть? Порвать бы это в клочья!

Таких у нас по городу не счесть:

Кружочек, точка, точка, два крючочка,

Вот это вот лицо его и есть,

Их главного большого воеводы,

Ну разве только уши подлинней,

Чем просто у обычного народа, –

Бессмысленный абстрактный дуралей.

Свести концы с концами воедино –

Все донесенья, справки, рапорта,

Сложить их вместе в общую картину

Не мог Колюха Шмаков ни черта.

«Расслабься, — мы кричали, — аналитик!»,

В кабак его пытаясь уволочь,

А он рукой махал лишь: «Отвалите!»

И думал, думал, думал день и ночь.

Хоть было в нём возвышенное что-то,

Но знал теперь по слухам весь район:

Его удел — бумажное болото,

В котором он навеки погребён.

И мы его, посмеиваясь глухо,

Такие сердобольные на вид,

Нет-нет, да и подколем: «Слышь, Колюха,

Чего он, меченосец твой, молчит?»

Он был на нас за это не в обиде,

Он новые просчитывал ходы.

Задумчивость его, я вдруг увидел,

В итоге принесла свои плоды.

Все смысловые тоненькие нити

Как надо в голове его сплелись,

И он сказал нам: «Парни, посмотрите,

Ау, ребята! Родина, проснись!

Мои мозги сегодня заискрились,

Как будто кто-то врезал мне под дых!

Я понял, где они затихарились,

Где запасное лежбище у них!»

Как будто лбом глухую стену снёс он,

Нам объявив без лишней болтовни:

«Не все, но часть из них — у нас под носом.

Я знаю, где кучкуются они!

Да, я нашёл их тайную берлогу! –

Он нам озвучил версию свою, –

Я зуб даю, что хочешь, руку, ногу,

Аквариум свой только не даю,

Что там они! Да вот вам все расчёты, –

Он начал вдруг от радости скакать, –

Мне этих гадов лично взять охота,

Я понял, где примерно их искать!

Вопрос, я знаю, вылезет у многих:

Ну что, опять пустышка? Не скажи!

Всё в цвет — и фоторобот тот убогий,

И адресок, что дали мне бомжи,

Которых нам Володька, участковый,

Для дружеской беседы подогнал,

Они народ отнюдь не бестолковый,

Вполне способны ясный дать сигнал,

Когда и кто в какой подъезд заходит,

Какие сумки, свёртки и мешки

Несут с собой, кого к себе приводят

Сомнительные эти мужички.

Мне пару справок выдали с Петровки,

И одного я вычислил уже, –

Три ходки, правда, все