Четыре друга на фоне столетия - Вера Прохорова

Одну из главных ролей в нем конечно же сыграет и Вера Прохорова. И потому ей слово…

* * *

Когда Рихтер приехал в 1937 году в Москву из Одессы и поступил в консерваторию, то Нейгауз прописал его у себя.

А всю войну Слава прожил у нас. Я тогда была студенткой, Светик — студентом, дом наш был открытым и гостеприимным.

Наша первая встреча со Светиком состоялась в доме Генриха Нейгауза в день именин Варвары — 17 декабря 1937 года. Генрих Густавович всегда отмечал этот праздник. Варварой звали мою бабушку, тещу Нейгауза. Генрих Густавович был женат на моей тетке, поэтому в его доме я бывала довольно часто.

Сам Нейгауз был из Елисаветграда, где у его отца была своя музыкальная школа. В этой школе учились и Генрих, и Зинаида (будущая жена Пастернака), и моя тетка Милица. О Милице Генрих Густавович говорил: «Она моя первая и третья жена». В Елисаветграде у них был роман, а потом Нейгауз уехал в Киев и из-за Гражданской войны они оказались отрезаны друг от друга. В Киеве Нейгауз стал профессором и мужем Зины. Лишь после того как Зинаида вышла замуж за Пастернака, Нейгауз наконец женился на тете Милице. Причем так получилось, что младшего сына Стасика Зина оставила тетке и Генриху Густавовичу. Она больше всех любила старшего сына Адика. С ним и Борисом Леонидовичем ездила в Тифлис. Только когда Адик умер от туберкулеза — это случилось в мае 1945 года, — Зина обратила внимание и на Стасика…

У Генриха Густавовича был наивный отец. Он писал письма родственникам в Германию и рассказывал в них обо всем, что видел. А видел он довольно неприглядные вещи — голод, очереди, циничное поведение властей.

Его пытались отговорить от излишней откровенности. Но он отмахивался: «Кто будет читать мои письма?» И еще приписывал в них: «Гарри боится вам писать (дома Генриха Густавовича звали Гарри. — В. П.), но он чувствует то же самое».

Потом, когда Генрих Густавович был арестован, ему эти письма цитировали следователи…

* * *

Наше знакомство с Рихтером состоялось за несколько лет до ареста Нейгауза. Тогда в доме царило праздничное настроение, и ничто не предвещало грозных событий, которые вскоре потрясли всю страну…

Это произошло, как я уже говорила, на Варварин день. Я пришла, сняла шубу, а я неловкая, и она все время выпадала у меня из рук.

Ко мне подошел улыбчивый молодой человек и помог поднять шубу. Он поднял ее, и мы захохотали. И я подумала: до чего же милый и приятный человек.

— Слава, — представился он.

— Вера, — ответила я.

Между нами сразу проскочила какая-то искра взаимного притяжения. И, улыбнувшись в ответ на улыбку Рихтера, я почувствовала — этого человека я знаю очень давно…

Жизнь наша была очень веселой.

Светик вовсю хулиганил с дочерью Нейгауза Милкой. Она как-то предложила бросить из окна тарелки, чтобы посмотреть, как они будут падать. Картина им так понравилась, что они принялись бить всю посуду.

И тут в комнату зашла моя тетя.

— Что это за безобразие, что вы делаете? Ах, все тарелки разбили? Ну, если последняя осталась, тогда и ее бросай!

В консерватории Слава категорически не мог сдать военное дело и марксизм. Мы с ним по очереди занимались.

В конце концов он придумал, как одолеть эту науку. Говорил: «Как бы понять слово „партия“? Ага, нарисую ее как дом (а он очень хорошо рисовал). Так, партия ушла в подполье, значит, дом опустился под землю».

О вождях мог запомнить только то, что Сталин и Ленин — вожди, а Троцкий — иуда.

Когда его спрашивали, а кто такой Жданов, он уже не знал, что ответить. А услышав, что Жданов тоже вождь, удивлялся: «И почему все так хотят быть вождями?»

* * *

Светик был очень дружен с Ростроповичем, он был всего на несколько лет его старше.

В консерватории им даже выдавали один лист с талонами на двоих. Там все по алфавиту было, а они оба на букву «Р». Предполагалось, что музыканты получали этот лист, а потом делили пополам.

А поскольку обычно я получала за Славу талоны, то решила первым делом отвезти их домой Ростроповичу Дверь мне открыла его мать, Софья Николаевна. Она была очень колоритной женщиной, с большой толстой косой. Довольно решительная дама. Ростропович почему-то называл ее Чижиком.

Вспомнилась одна забавная история.

Ростропович талантливо умел пародировать голоса людей. И вот как-то, когда его не было дома, у них зазвонил телефон. Это был, кажется, Мигай, профессор из консерватории. Почему-то он позвонил в семь утра. И мать Славы взяла трубку и довольно-таки прямо сказала все, что думала о звонящем. «Я тут голая стою и тебя дурака в семь утра слушать должна?!» Она была уверена, что звонит Слава.

Ну так вот, привезла я Ростроповичу талоны, и он очень обрадовался. «Как хорошо быть на одном листе с Рихтером. А то до этого я был с одной виолончелисткой, так она первая получала талоны и все тратила на себя!» Ростропович был очень непосредственный человек.

Как-то он поехал на гастроли, по-моему, в Свердловск. А тогда было трудное время, и он не смог найти манишки. В итоге надел под фрак вырезанную из простыни материю. Ботинок своего размера тоже найти не смог и обул на два размера меньше. И вот практически на цыпочках вышел на сцену и начал играть. Во время выступления материя из-под фрака вылезла и стала топорщиться, словно крылья. Зал принялся переговариваться. А потом один мужчина не выдержал, подошел к сцене и сказал Славе: «Уходи!» И он ушел — со своими крыльями, на цыпочках, волоча за собой виолончель, как дети волочат на веревочке игрушечную машину.

Мы были дружны. А потом он женился на Галине Вишневской, довольно властной женщине. И наше общение со Славой сошло на нет.

В 1973 году в Большом зале консерватории Рихтер, Ойстрах и Ростропович должны были играть Тройной концерт Бетховена. Власти Ростроповичу выходить на сцену Большого зала не позволили. И заменили его другим музыкантом. В ответ Светик отказался играть. И в итоге концерт Бетховена сыграл все-таки Ростропович.

* * *

С Рихтером мы были очень близки до его последнего дня.

У меня было к нему большое чувство, которое началось с дружбы. А когда встал вопрос о его аресте, я поняла, что Светик для меня больше, чем просто друг…

4 ноября 1941 года арестовали Генриха Густавовича Нейгауза, он же был немцем. Его обвинили в том, что он отказывается эвакуироваться из Москвы. А он не мог оставить Милицу, которая не хотела уезжать из столицы из-за старой матери. Та бы просто не перенесла дорогу.

Бабушка Варвара умерла год спустя, в 1942 году…

Потом из ссылки Нейгауза освободят благодаря усилиям его учеников Гилельса и Зака. И позволят из Свердловска вернуться в Москву…

Через несколько дней после его ареста пришли и за Святославом. Он находился в ванной, когда в квартиру заявился энкавэдэшник и объявил: «Лихтеру с вещами необходимо явиться туда-то».