Чеченский угол - Ольга Тарасевич

Вечно подернутые пленкой тоски глаза сделались злобными. Темыч поскреб выбритый затылок и заявил:

– Все бабы – суки!

Лика с готовностью кивнула:

– Конечно, миленький. Дай выпить.

В протянутой фляжке тоже оказался спирт. Лика сделала несколько больших глотков, в очередной раз выслушивая, как жене Темыча надоело провожать его в «горячие точки» и она подобрала крохе-сыну папу с работой поспокойней.

Язык, непослушный, неповоротливый, прилипал к спаленному небу, но Лика изо всех сил пыталась с ним справиться.

– Темыч, я тебя с подругой познакомлю. Очень красивая девушка, – возвращая флягу, пообещала она.

Подруга – во всяком случае, незамужняя – у Лики отсутствовала, но для этих ребят, превративших смерть в работу, требовалось что-то прочное, позволяющее вцепиться в жизнь. И выжить. Так что ложь – во спасение.

– Эй, ты на ногах держись! Что ж ты падаешь, а? – воскликнул Темыч, подхватывая Лику под руку.

Он обернулся по сторонам, и убедившись, что командир о чем-то увлеченно беседует с военными, перекинул девушку через плечо, направился к «вертушке».

– Ничего не понимаю – земля плывет, – пробормотала Лика, сама уплывая в волны алкогольного забытья.

Горячий язык на лице. Он проходится по щекам и со снайперской точностью цепляется за губы.

– Лопата, я все понимаю, но это уже наглость, – бормочет Лика.

Руки попадают в мягкую шерсть одновременно с дружным ржанием.

– Колотун, сидеть, – нехотя произносит Филя.

Смех сбивает его бейсболку на затылок, лопоухие уши порозовели от напряжения.

Овчарка послушно садится у ног сапера, но тут же вскакивает, виляет хвостом.

– Даже собаке стыдно, – резюмирует Павлов, выглядывая в окошко.

Лика ощупывает голову. Цела. А кажется, что расколота. Надо срочно что-то сказать, переключить внимание десятков насмешливых глаз.

– Кстати, – сглотнув, заметила Лика. – А почему у вашей собаки такая странная кличка?

Филя тает, про своего пса он может говорить часами. Естественно, его собака – самая умная собака на свете. Но иногда и она трусит. Во время первой поездки в Чечню породистая овчарка с голубой аристократической кровью позорно бежала от стаи грозненских дворняг. Забилась в угол кунга, тряслась полдня. За что и была переименована в Колотуна.

В голосе Лены никаких эмоций. Просто констатация:

– Подлетаем.

Внутри игольчатых гор – черный провал города, разрезанный лентой реки. Огоньков так мало, что кажется – и не город это вовсе, так, деревушка, не сравнить с подсвеченной разноцветным неоном Москвой.

А воздух другой – жаркий, влажный, густой, не вдыхается – вливается в легкие.

Возле приземлившейся «вертушки» фыркают грузовики. Лика идет к ним, дорожка асфальтовая, но откуда-то берется грязь, мгновенно покрывающая кроссовки толстым слоем.

Она растерла комочек в пальцах – жирный, тугой. Как пластилин. Земля глинистая, липкая. Вот и понятно, откуда грязь – и в ее снах, и в телесюжетах. Особенности местной почвы.

Брезент кузова хлопает на ветру. Петляет между пригнанной к обочинам бронетехники грузовик, и ему приветственно машут вслед люди в форме, иногда поднимая вверх автоматы.

– Это наши военные, – поясняет Лена. – Ханкала, пригород Грозного. Раньше здесь размещался аэродром ДОСААФ. Теперь это территория российской военной базы. Здесь находится штаб, госпиталь…

Но то был лишь вздох войны.

Освещенные здания сменили остовы разбитых домов. Пустые глазницы высыпавшихся окон равнодушно провожали несущуюся в ночь колонну. Смерть кромсала эти кварталы, как огромный торт, разворачивала балки, перекрытия.

Разлетевшиеся стены обнажают четырехугольники полупустых комнат. Взгляд цепляется за колченогий стул, путается в обуглившихся обломках шкафа, застревает в груде мусора, бывшего прежде чьим-то уютом.

Лике казалось: над руинами несется стон, глубокий, болезненный, от него не спрятаться, он звучит отовсюду и штопором ввинчивается внутрь.

Она зажала руками уши: не слышать. Закрыла глаза: нет сил смотреть. Разрушенные дома не исчезали, они прорвались под сомкнутые веки, трясли там израненными телами. И графитовые вороны – тоже домчались, проникли в сознание, в глубь мозга и закружились, изрыгая гортанные ругательства под щелчки крыльев.

Чья-то фляжка пошла по рядам, ткнулась в сцепленные ладони.

Лика глотнула спирт, как воду. Трупы кварталов размылись, стоны и крики воронья стали тише. Но вкуса у алкоголя не было.

«Невыносимо. Здесь физически чувствуешь: вокруг невинно убиенные души. И эти люди в грузовике, и я – мы едем в смерть…»

Она хотела еще о чем-то подумать, но в гул моторов вплелся треск выстрелов.

– Это далеко, – успокоил Лопата, осторожно опуская руку Лике на плечо.

Тепло прикосновения – и можно всплыть из трясины ужаса. Пока есть эта рука на плече – чувствуешь, что живешь.

– Лопата, расскажи что-нибудь, – просит Лика, прижимаясь к крепкому телу.

– М-да… приехали… счас укрепляться будем…

Непроглядная темень родила невысокое квадратное здание, окруженное «хрущевками», оскалившимися гнилыми зубами выбитых окон. Желтый кругляш фонаря изливался на курящих у входа черноволосых мужчин в голубых милицейский рубашках. Вдалеке угадывался изломанный график гор.

– Стой здесь, никуда не ходи, – попросил Лопата.

Как это – никуда не уходить? А стоять-то долго?

Но задавать вопросы некому. Лопата, согнувшись под тяжестью ящика, растворился в темноте, бойцы деловито разгружали грузовики.

Лика прислонилась к кузову машины, прислушалась.

– Ну, как тут у вас? – пробасил Дмитрий Павлов, пожимая протянутые руки людей у входа.

Мужчины синхронно ответили:

– Да спокойно вроде все.

– Обстановка нормальная.

Дмитрий достал сигареты, глубоко затянулся.

– Здание проверяли?

– Да. Похоже, все чисто.

– Охрана была постоянная? Сколько человек? Только вы двое? Понятно. Филя, ходь сюда!

Фонарный свет облизывает фигуру сапера, Колотуну света не хватает, и он, покрутившись на месте, обозначает свое присутствие бьющей по кустам струйкой.

Филя с собакой тают в темноте, через пару минут ночь взрывается звонким лаем.

Желтый глаз фонаря равнодушно смотрит на две гранаты со штырьками вывинченных капсюлей, сжатых широкими Филиными кулачищами.

– Во суки, возле сортира растяжку поставили, – говорит он.