Имортист - Юрий Никитин

Удовиченко зевнул, сказал философски:

– Не завидуйте, дорогой Леонид Израилевич, не завидуйте.Хотите, одну актрисочку пришлю? Молоденькая, свеженькая, изумительная фигурка свот такими здесь и вот здесь… честно-честно!.. И готова на все, только быпротекция от того, кто в молодости грыз гранит или качался…

Леонтьев отмахнулся.

– Еще Наполеон сказал, что великие натуры избегаютсладострастия, как мореплаватель рифов. Мне достаточно и того, что мы все этоможем. Больше и лучше, чем тогда, когда были личинками. Хотя, впрочем,как-нибудь на выходные… В самом деле, говорите, вот такие сиськи?

– Клянусь! – ответил Удовиченко. – Природа, каксправедливо заметил господин Седых, – я правильно запомнил? – выпускаетбольшое разнообразие двуногих. У некоторых просто изумительные параметры. Еслижизнь лишить счастья, радости, удачи, то останется один лишь смысл. В смысле,имортизм. Но почему-то тогда вообще жить не хочется…

– Земля – завшивленный Колобок, – отпарировалТимошенко, – а самая грозная вша – демократ. Он, видите ли, счастье,радость и удачу видит только в клубах для гомосеков да в телеконкурсах. А то,что счастье и радость бывает не только при чесании гениталий, ему даже ни в ломногой! Вы уж, милейший Остап Корнилович, выбросьте из головы такую дурь…

– Выбpосить дypь из головы нетpyдно, – ответилУдовиченко, – но жалко! У людей заторможенный эффект. Постигают обычнотолько следующие поколения, а мы стараемся зажечь сырые бревна сейчас… Абревна-то вообще с гнильцой! Надо бы подсушить сперва.

Седых прислушивался к их спору, отрубил:

– Некогда! Полейте бензинчиком. Нет бензина – крутымкипятком. Но разжечь надо теперь, завтра будет поздно.

Надо бы с раздражением, но это придет позже, а пока что я соблегчением смотрел, как эти двое эйнштейнов влезли в кабинет с какой-тонепонятной для министров хренью, что ничего не дает ни сельскому хозяйству, нинефтяникам, теоретики, мать их, отбирают ценное время, а президент никак непогонит соратников… возможно, уже бывших, зачем они ему теперь, эти болтуны?

С другой стороны, вот в таком живом разговоре лучше всегосоставлю о каждом свое мнение. Так что мои имортисты хоть и нечаянно, носработали, как заправские шпионы-провокаторы. Хотя, кто знает, может быть, и несовсем так уж нечаянно.

Леонтьев проговорил задумчиво:

– Сейчас наши интеллектуалы наконец-то перестали тянутьпростого человека вверх, к светлому будущему, но заодно и перестали просвещатьи учить. Вовсе перестали, а сказали: есть выбор, вот там сорок телеканалов спорнухой, бесконечными «Выиграй приз», боевиками, а вон там на пятой кнопкетелеканал «Культура». Никто тебя не заставляет смотреть что-то насильно, какраньше, выбирай сам. Хочешь быть элитой – карабкайся, хочешь оставать быдлом –оставайся.

Удовиченко кивнул, сказал предостерегающе:

– Но человек – такая скотинка, что обязательно предпочтетчто-нибудь эдакое… Господин президент, признайтесь, у вас есть букмарки напорносайтах?

– Есть, – ответил я, запнувшись на секунду:припоминал. – Есть!.. А что делать, не святой, не аскет, не монах. Новсе-таки стараюсь карабкаться на эту сверкающую вершину.

– И я стараюсь, – ответил он невесело, – новсе-таки очень уж мерзостная скотина уговаривает меня не вылезать из болота. Ине одна. А демократы этой скотинке очень уж способствуют. Прямо лебезят переднею, заискивают, стелются, стараются угадать, что же ей еще восхочется, чтобыуспеть угодить раньше, чем сделает кто-то другой. Понимаешь, в чем беда: никтоне старается угодить той моей части, что нескотинья…

Леонтьев хохотнул, он с удовольствием следил за мысльюУдовиченко, наслаждался, что хорошо понимает, чувствует нюансы и нюансики.Остальные посматривали то на них, то на меня. Я терпеливо наблюдал, даваяразмяться после обеда, после сытной еды мысль всегда сперва двигается оченьнеповоротливо.

– Не много ли захотел? – спросил ЛеонтьевУдовиченко. – Во-первых, ей угодить трудно, это не пинок под зад илибанановая шкурка под ногами. Во-вторых, с нее навару мало, в то время какдвуногого скота везде полно, а рубль или голос двуногого приравнены к рублю иголосу благородного… не правда ли, нелепость? Так что зачем стараться создаватьсимфонию, когда за песенку из четырех нот и двух слов платят в тысячи разбольше?.. Даже в сотни тысяч, что вообще-то трудно представить, но это так.

– Да, но… – Он посерьезнел, голос стал строже и задумчивее.

– Что «но»? – спросил Леонтьев.

– Есть одна зацепка, – ответил Удовиченко.

– Какая?

– Меня не оставляет ощущение, что эти развлекатели быдлачто-то важное упустили.

Шторх бросил на меня быстрый взгляд, испрашивая разрешения,сказал саркастически:

– Ну да, можно поскальзываться еще и на апельсиновой корке.И на мандариновой!.. А если по дороге на работу упасть в ведро с краской, апотом, поднимаясь, ухватиться за платье проходящей мимо женщины и сорвать его…Тут же подсказывающий гогот за кадром.

– Нет, другое, – возразил Леонтьев. – Даже самойсерой и тупой скотинке иногда бывает что-то нужно и для души. Мало, но надо.Если перекормить этими «Угадай и стань миллионером!», то взбунтуется. Каквзбунтовалась, когда перекормили балетами да операми. Мне кажется, наша элита,стараясь накормить простолюдина дерьмом, не замечает, что упускает нечто оченьважное…

Шторх подумал, сказал:

– Вообще-то имортизм – та же реакция на перекормленностьвсякой дрянью. Но это реакция высоколобых, которым настолько осточертело бытьуравненными с быдлом, что пытаются взять власть в свои белые руки. А насчетпростого народа, гм…

Медведев, которому это уже надоело, приподнялся, огляделвсех тяжелым взором асфальтового катка.

– Простой народ должен работать. А мы сейчас должнывыработать новый план реорганизации промышленности. Если господин президент непротив, я хотел бы заслушать Тихона Ульяновича, нашего министра энергетики. Чтотам насчет нехватки электростанций в Приморье?

Я постарался сдержать улыбку. Медведев уже освоился, какнастоящий медведь в родном лесу, начинает, будучи хозяином леса, наводитьпорядок.

Ничего, он – хозяин леса, а я царь зверей…

Солнце опускалось, воздух в кабинете становился плотным итяжелым. Фигуры членов правительства деформировались, как воск на открытомсолнце в июне, лица раскраснелись. Медведев и Крутенков то и дело вытиралисьплатками, даже Шторх в конце концов достал нечто среднее между простыней искатертью, изящно промакивал лоб, но капли мутного пота срывались с кончиканоса, стекали по щекам, падали с подбородка на стол.

Я взглянул на часы, охнул: