Дочь Льва - Лоретта Чейз

— Эсме, ты можешь спорить до второго пришествия, но если ты уйдешь, я не сомкну глаз всю ночь.

А значит, утром он будет усталый и злой, и виновата будет она. Эсме закрыла рот, подошла к койке, схватила одеяло и бросила его на пол возле печки.

— Я не имел в виду, что ты должна спать на полу. — Он встал с койки. — Естественно, ты ляжешь на кровать.

— Я буду спать на полу — решительно заявила Эсме. — У меня не такие нежные кости, как у вас.

Он улыбнулся:

— Возможно, но они у тебя не в такой мягкой оболочке.

— Они моложе и более гибкие, чем ваши, — слабея, сказала она.

— Считаешь меня дряхлым?

Эсме возмущенно пробежала взглядом по его прекрасно сложенному телу.

— Я не это имела в виду. Если вы взрослый и сильный, это еще не значит, что вы терпеливее меня. Я спокойно просплю всю ночь, а вы полночи не заснете из-за холода и неудобства. Советую насладиться мягкой постелью, пока можно.

— Но я твердо решил, что наслаждаться будешь ты. Я настроен быть кавалером. — Широкая улыбка стала насмешливой. — Объявим войну, чья воля сильнее, мадам? Кто упрямее?

— Я не…

Дальнейшее потонуло в ругательствах, потому что сильные руки схватили ее и опрокинули на кровать. Она сразу же вскочила, но пальцы вцепились ей в плечи. Она инстинктивно отшатнулась от твердой колонны его тела и ощутила под коленями край кровати.

— Не думайте, что со мной так легко справиться, эфенди, — объявила она. — Если вы меня не выпустите и не уберетесь с дороги, то почувствуете вес моего башмака на вашей благородной ноге.

Но вызывающие слова не оказали никакого действия на сильные руки. Да и продолжать говорить ей вряд ли удалось бы, когда попка шлепнулась на койку. Она не успела вскочить, как он схватил ее за ногу, Эсме шарахнулась, и, пока старалась удержать равновесие, он стянул с нее один башмак, потом второй.

— А теперь наступай на ногу сколько хочешь, — сказал он, все еще держа ее за лодыжку, — носки ты мне уже не порвешь, дикая кошка.

— Шелковые, — фыркнула она, хотя длинные пальцы, вцепившиеся ей в ногу, приводили в смущение. — Только наложницы носят шелковые носки.

Он изучил толстые чулки на ее ноге.

— Уверяю тебя, это приятнее, чем колючая шерсть. Если бы ты была хорошей девочкой, я прислал бы тебе в приданое шелковые носки из Италии. А чулки у тебя все еще мокрые. Это вредно для здоровья.

Она попыталась вырваться, но он сорвал с нее оба чулка так же проворно, как ботинки. С бьющимся сердцем Эсме подумала, что у него большой опыт по раздеванию женщин. Какого черта он ее не отпускает? Уставился на ногу так, как будто никогда ничего подобного не видел.

Она покраснела от смущения. Ноги были не очень грязные, но и не чистые. И пахли далеко не так приятно, как его свежевымытая голова. При свете свечи и печки его черные волосы блестели, как агатовый бисер.

— Какая крошечная ножка, — удивился он. — Косточки маленькие, ровные, как у птички. — Он погладил стопу, и жар прокатился по ее ноге до колена, вызывая дрожь во всем теле.

Он поднял на нее взгляд, и воздух между ними завибрировал, как струны мандолины. В янтарном свете его чисто выбритое лицо сияло, как полированный мрамор, но серые глаза потемнели, в них нарастала странная напряженность. Волосы упали ему на глаза, и ей захотелось убрать их; от I этого она затосковала и ослабела.

— Отпусти меня, — сказала она и сама не узнала своего голоса.

— Ох. — Он заморгал, и дрожащее тепло исчезло из глаз. — Извини. — Он отпустил ее. — Я забыл… у тебя такие прелестные ножки. — Его голос тоже звучал странно.

Она чувствовала, что сердце бьется в груди, как мотылек о стекло.

— У меня ноги грязные, — через силу выговорила она.

— Прошу прощения. Я не подумал… Черт, о тебе же никто не позаботился, верно? — Он встал, — Если хочешь помыться, я выйду.

Не дожидаясь ответа, он ушел. Поколебавшись, Эсме устремилась к кувшинам. Она мгновенно разделась догола и яростно отскребла себя сверху донизу. На то, чтобы вымыть голову, воды не хватало, самое большее, что она смогла сделать, — это расчесать волосы пальцами и заплести в косу, чтобы убрать их от лица.

Когда послышались шаги, она собиралась надевать рубашку. Быстро замотавшись в одеяло, она тихо проговорила:

— Я еще не одета.

— И не надо. Племянник, то ли кузен, то ли внук или кем он там приходится нашему хозяину, дал тебе чистую рубашку, в которой будешь спать. — Дверь приоткрылась, и он просунул рубашку.

Пылая, Эсме схватила ее и торопливо натянула через голову. Рубашка доходила ей до колен.

— Все, теперь я в приличном виде, — сказала она и вдруг почувствовала себя очень глупо. Ей не нужно его одобрение. Какая ему разница, чистая она или грязная? Она безобразная маленькая дикарка, его гид и переводчица — вот и все.

За дверью Вариан медлил. Вокруг полно места. Может, оставить комнату ей? До мужчин далеко, опасность ей не грозит. Но ему не хотелось оставлять ее одну. Она так одинока в мире… и так молода.

Не надо было ее дразнить. Она хоть и молодая, но не ребенок. Он тем более. Он не старший брат, которому разрешается ее потискать. Вариан Сент-Джордж давным-давно потерял невинность. Но когда погладил ей ножку, поразился тому, как забилось сердце. А этот тихий, смущенный голос… Она должна была почувствовать или угадать по глазам.

«Не важно», — сказал он себе. Она не поняла, не могла понять. Он сделал вид, что ничего не произошло. Ничего. Только у него в мозгах, которые явно сдвинулись. Что неудивительно в нынешних обстоятельствах.

Он откинул занавеску, вошел — и остолбенел.

Эсме стояла у огня, напряженная, с вызывающим видом и пылающим лицом. Если бы она подозревала, что высвечивает огонь под прискорбно тонкой рубашкой, она бы покраснела еще больше. Надо будет ей сказать. Вполне по-джентльменски. И скажет, вот прямо сейчас возьмет и скажет! Но Господи, как же она хороша! Холмики крепких юных грудей, воздушная талия плавно переходит в округлости, которые стекают к изящным бедрам и твердым, но нежным ножкам…

Короче, она нимфа, которой позавидовала бы сама Артемида.

С запозданием Вариан увидел, что под его восхищенным взглядом она нервничает. Черт, он надеялся, что это не так заметно.

— Ты… такая тоненькая, — сказал он.

— Папа говорил, что в его семье все женщины поздно развивались. — Она подняла голову. — Я еще вырасту.

Вариан подумал, что лучше бы ей такой и оставаться. Вслух он сказал:

— Конечно. У тебя впереди уйма времени. — Он подошел к койке, чтобы взять из кучи спальных принадлежностей подушку и пару одеял.

— Моя подруга выросла на два дюйма между первым и вторым ребенком, — с вызовом заявила Эсме.