Дневник фокса Микки - Саша Черный

И вдруг за выступом скалы остановился: лежит на земле ястребёнок, из гнезда выпал, пищит, клюв разевает и слабые крылья топорщит. Улыбнулся Иона, взял птенца на ладонь, поднял к глазам: цел! Полез вверх по шатким камням, по писку нашёл гнездо, уложил ястребенка среди двух таких же писклявых и, довольный, той же дорогой спустился к подножию. Расстелил плащ под скалой, вытянул усталые ноги и уснул.

И опять посетил его во сне Господь:

– Ну что, Иона, сетуешь?

– Сетую, Господи, прости уж…

– А ты бы, Иона, не пощадил?

– Не пощадил бы, Господи!.. Уж Ты который раз их пугаешь. Покаются – а потом еще пуще грешат.

– Вот ты какой строгий. Что ж ты ястребёнка-то пожалел? Разве он добрый? Подрастёт – станет других птиц бить, кровь проливать. А, Иона?

Обиделся Иона: «Да ведь Ты же его сам создал, Господи!» Но разве кто из праведников Господа переспорил?

– Создал… Щедрой рукой чего не создашь… А подумал ли ты, что в Ниневии сто двадцать тысяч живых душ? Не все же псы. Из ястребёнка – только ястреб и вырастет, а человек – то змей, то голубь, – как повернуть. Авось уймутся… И дети там растут – как же им без матерей и отцов подняться? Истребить легко, да тогда и создавать не стоило.

– Что ж, может, и не стоило, – печально вздохнул Иона.

– Ну это уж не твоего ума дело. Это Мне знать, а не тебе. А ты, Иона, не сетуй, а люби. Так ли?

– Так, Господи… – смутился Иона, и проснулся, и до светлого утра размышлял.

А как первый свет брызнул в глаза, понял он, что мудрость жалости порой глубже мудрости гнева. Встал, взял посох и пошёл к шумящему морю.

Обогнул мыс Иона, смотрит – вот чудо. Тот корабль, на котором он бежать хотел, у берега новым товаром грузится, да и корабельщики те же. Увидали его, глазам не верят: «Смотри, старик-то жив!»

– Жив, жив, – рассмеялся Иона, – и ещё лет сто проживу! Что ж, опять с вами поеду. Возьмёте, что ли?

Смутились корабельщики, шептаться стали:

– Как бы опять чего не вышло? Вишь из-за него сколько хлопот. Ему-то ничего, опять выплывет, а нам снова товар в море бросать – одни убытки.

– Берите, не опасайтесь, – успокоил их праведник. – И убытки вернёте, и барыши будут, а буря вас и концом крыла не заденет.

Как не поверить: старик ясный, – говорит, а сам словно светится. Да и не взять нельзя, рассердится, так и с берега беду накличет.

– А тебе зачем в Фарсис?

– Внучка там у меня, – улыбнулся Иона и тихо повторил: – Внучка… Давно не видал.

– Ну, что ж, садись, – сказал кормчий и прикрыл ладонью глаза: солнце поднималось над морем.

Персидские вельможи невзлюбили пророка Даниила: был он любимцем царя Дария и приближен к нему больше всех.

Как осудить пророка? Был он добр, мудр и справедлив, и ни в чем нельзя было его обвинить. Решились они извести его хитростью.

Уговорили царя Дария вельможи-сатрапы издать указ, чтобы никто не смел в течение тридцати дней никому, кроме царя Дария, поклоняться.

Подписал царь указ. А пророк, как всегда, встал вечером у окна, поднял глаза к звёздному небу и стал молиться Богу.

Вельможам только этого и надо было. Пришли к царю и сказали: «Вот твой любимец пророк Даниил нарушил указ. Поклонился не тебе, а своему Богу. Осуди его, царь, – мы все свидетельствуем против него».

Нелегко было Дарию выдать завистливым вельможам Даниила, тянул-оттягивал, но скрепя сердце должен был своему же указу подчиниться.

И отвели пророка ко львиному рву, втолкнули его к голодным хищным зверям, а к выходу привалили камень, и сам царь тот камень своей печатью опечатал.

Старый лев забил упругим хвостом по бедрам, вскочил и поднял голову. За ним гурьбой потянулись львы и львицы. Львята бросили свои игры и широко открыли изумрудные детские глаза. На камне у входа бесстрашно стоял человек, юный и стройный, и улыбался.

– Не боишься? – проворчал старый лев и мохнатой головой коснулся подножия камня, на котором стоял пророк.

– Нет.

– Ты тот, кого люди называют пророком Даниилом? Я тебя сразу узнал: у тебя бесстрашное сердце и львиная поступь.

– Мы его будем есть? – спросил годовалый львёнок у матери, но львица лапой отбросила львёнка на песок.

– Поди прочь, шакал! Его нельзя трогать… Он не такой, как все. Орел нам вчера сказал, что Даниил на охоте не пронзил копьём ни одного льва. Всегда мимо бросает… А кто нам со стены рва кидал не раз кости и мясо с царской кухни? Ты не узнал?.. Он добр ко всем, даже к паукам.

Львёнок удивленно замурлыкал и, сев на задние лапы, стал рассматривать Даниила: ишь какой – ничуть не боится…

Даниил легко соскочил с камня – расступились звери, – подошёл к львёнку, склонился и положил ему руку на темя. Впервые пальцы человека коснулись головы львёнка, и показалось ему, что не человек пощекотал его за ухом, а язык матери, тёплый и ласковый.

– Ну, что же, будешь меня есть? – улыбнулся Даниил.

– Нет, не буду. Ты разве понимаешь нашу речь? – удивился львёнок.

– Да. Бог добр ко мне: я понимаю, о чем шумит вода, о чём шепчутся деревья, что говорят, перекликаясь в саду, птицы, и ваш язык мне знаком.

К Даниилу подобрался, осторожно нюхая воздух, другой львёнок, совсем крохотный, не больше кошки, потёрся о его ноги и заурчал:

– Погладь и меня… Он ведь большой, а я маленький.

Рассмеялся Даниил, сел наземь, взял второго львёнка на руки, а за ним и другие львята на колени к нему полезли.

Довольные львицы облизнулись: сразу видно, этот умеет с малышами обходиться. А львы разлеглись кругом у скал в тени, прищурили зрачки и, не мигая, стали смотреть. Не каждый день такую штуку увидишь.

– Бороться хотите? – спросил Даниил, встал на ноги, слегка их расставил и упёрся руками в сильные бока.

Дремавший орел испуганно встрепенулся на скале: вот визжат. Что это они там затеяли?

А львята пушистой гурьбой набросились на Даниила. Но разве такого повалишь. Лезли, вставали на задние лапы, упирались мордами в упругие колени, но человек ни с места. И вдруг отскочил в сторону – так и повалились зверята на горячий песок… Вот ведь хитрый какой.

Потом бегали вперегонки. У человека две ноги, а у львят по четыре, но куда там. Никто Даниила не обогнал, только угомонились, высунули языки, разлеглись под скалой рядом с Даниилом, бока, как кузнечные меха, ходят.

Львица, мать самого маленького львёнка, лапу в расщелину камня сунула, вытащила полуобглоданную кость, принесла и перед Даниилом положила: ешь…

Но он только головой покачал и рассмеялся.