Зимний дом - Джудит Леннокс

Неделю спустя она пришла в Беруэлл на чай. Элен хорошо знала приветливую и гостеприимную миссис Лемон. Младшие братья и сестры Джеффри сначала застеснялись, а потом уставились на нее как завороженные. Самый младший Лемон, девяти месяцев от роду, сидел у нее на коленях. От него пахло тальком и молоком, а когда Элен потрогала его кожу, та оказалась нежной как бархат. Когда он плакал, Элен укачивала его, а когда он уснул у нее на коленях, сердце девушки сжалось от радости и гордости. Но обратном пути она думала о том, что значит быть женой врача. Элен представляла, как она, хозяйка удобного, хотя и не вылизанного дома, целует мужа, вернувшегося после трудного дня, а вокруг — их дети. Когда Джеффри остановил машину на полдороге и поцелуй стал реальностью, она ощутила удовольствие, надежду и смущение одновременно.

В ту ночь Элен долго лежала без сна. В спальне было слишком жарко, слишком душно. Перед ее глазами снова и снова оживали события прошедшего дня: поцелуй Джеффри, выражение глаз молодого человека перед тем, как он поцеловал ее. То, как он неуклюже выбрался из машины и обошел машину, чтобы открыть ей дверцу. Он протянул ей руку.

— Видите ли, тут лужа… — Джеффри обращался с ней как с хрупкой драгоценностью. Никто, кроме отца, до сих пор этого не делал.

Когда она в конце концов уснула, то снова оказалась в автомобиле доктора Лемона, быстро ехавшем по дороге. Машина остановилась, Джеффри наклонился и поцеловал девушку. От этого поцелуя внутри стало горячо и влажно, но потом Элен увидела, что над ней склоняется не Джеффри, а отец. Она ощущала прикосновение его губ, сухих, как бумага… Девушка внезапно проснулась, уставилась в темноту и больше так и не заснула.

Днем она стояла на кухне и пекла печенье и ячменные лепешки. Чаще всего готовила Бетти, но печь она была не мастерица, поэтому Элен пекла тогда, когда у служанки был выходной. Кто-то позвонил в дверь; Элен услышала голоса отца и Джеффри, но стряпня была в самом разгаре, поэтому она громко поздоровалась и продолжила быстро взбивать яичные желтки. До нее донеслись невнятное бормотание, стук закрывшейся двери и шум заведенного двигателя. Элен застыла на месте, уставилась на дверь кухни и опустила мутовку. У нее заколотилось сердце. Неужели Джеффри ушел? Смесь для печенья, стоявшая в кастрюле с горячей водой, свернулась и превратилась в обычный омлет.

Отец открыл дверь.

— Папа, это был Джеффри?

— Если ты имеешь в виду сына врача, то да, — равнодушно ответил отец. — Он хотел пригласить тебя в театр. Конечно, я отказал ему. Это так надо, Цыпленок?

Элен поняла, что он имеет в виду смесь для печенья, которую постигла катастрофа. Она схватила кастрюлю, шваркнула ее на стол, обожгла пальцы и нетвердо сказала:

— Придется все начать сначала.

Последовала пауза. А затем Джулиус Фергюсон промолвил:

— Элен, я сказал мистеру Лемону, что не одобряю дружбу между девушками и молодыми людьми. Сказал, что ты слишком молода, чтобы быть кому-то милой, кроме меня.

Элен посмотрела на него с удивлением:

— Но маме было только восемнадцать…

— Когда мы поженились? — Отец нахмурился. — И только девятнадцать, когда я похоронил бедняжку Флоренс.

Элен вспыхнула и отвернулась. Услышав, что отец ушел с кухни, она слегка вздрогнула и стала гадать, не пойти ли за ним. А потом начала разбивать в кастрюльку яйца и добавлять в желтки сахар. Девушке казалось, что чугунная плита высосала из кухни весь воздух и что маленькие окна с прямоугольными рамами перестали пропускать свет.

Поняв, что канцелярская работа опротивела ей, Робин испугалась. Открытие было неприятное: делопроизводство оказалось не только скучным, но и трудным занятием. Прошло уже полгода, но она все еще была последней спицей в колеснице, а уж ляпов наделала столько, что диву давалась, как ее вообще до сих пор не выгнали.

От неприятных мыслей Робин спасала работа на общественных началах, которой девушка отдавалась всей душой. Несколько вечеров в неделю она трудилась в Свободной клинике, которой руководил вспыльчивый, но очень добрый доктор Макензи. Клиника, существовавшая на средства городского совета и пожертвования, снабжала молоком и апельсиновым соком беременных женщин и новорожденных младенцев, проводила занятия для рожениц по уходу за будущими детьми, а также пропагандировала и раздавала противозачаточные средства. Обязанности Робин были самыми разнообразными — от регистрации до уборки и присмотра за детьми. Доктор Макензи кричал на нее, и все же Робин никогда не уходила из клиники подавленная, ощущая себя последней дурой, как часто бывало после рабочего дня в страховой компании.

Как-то в начале мая девушка возвращалась с работы и увидела в висевшей на стенде газете заголовок «Победа лейбористов на всеобщих выборах». Радостный вопль Робин заставил нескольких прохожих обернуться и уставиться на нее.

Все предыдущие недели она с Фрэнсисом и Джо работали без устали. Робин и Фрэнсис обошли множество улиц, бросали листовки в почтовые ящики и стучались во множество дверей. Девушка обнаружила, что Фрэнсис может быть очень убедительным; нельзя было усомниться, что он верит в то, что говорит. От его взгляда и голоса у каждого открывавшего дверь перехватывало дыхание; даже самые грубые и равнодушные люди внимательно выслушивали молодого человека, а затем соглашались с ним.

Джо торчал в полуподвале и печатал листовки. Черный от типографской краски, он то ругал, то уговаривал норовистый старый станок, выплевывавший страницы. День и ночь грохот сотрясал стены и потолок.

Поужинав, Робин отправилась на квартиру Фрэнсиса. Шум, перекрывавший гудки автомобилей и крики детей, был слышен еще на подходе. Она громко постучала в дверь.

У открывшей ей женщины были аккуратно выщипаны брови, веки накрашены изумрудно-зелеными тенями, а прическа напоминала шлем из гладких черных волос.

— Чем могу служить, милочка?

Квартира была полным-полна: люди танцевали, пели и пили.

— Фрэнсис здесь?

Дверь приоткрылась.

— Он в ванной, милочка, — ответила женщина и исчезла.

Казалось, в четыре маленькие комнатушки набилось человек сто. Робин узнала нескольких лейбористов, приходивших на собрания. Печатный станок был задрапирован красными флагами, а на кухне появилось пианино. Кто-то намалевал на стене алой краской: «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»

Робин пробралась сквозь толпу и нашла Фрэнсиса. Тот, полностью одетый, сидел в ванне.

— Робин, дорогая! — Он послал ей воздушный поцелуй и помахал бутылкой. — Найди себе стакан. Отпразднуем победу.

Девушка взяла с пола стакан и вытерла ободок рукавом блузки.

— Ну разве это не чудо?

— Заря нового века! — Фрэнсис неверной рукой разлил в стаканы пиво. — На наших глазах капитализм корчится в агонии!

Робин огляделась по сторонам.

— Фрэнсис, что это за люди?