Перезагрузка времени - Отто Шютт

Юмису окатил панический ужас. Полторы тысячи кубиткойнов! Этих денег ей не заработать в гуманитарной миссии за следующие лет десять, даже при условии, если она будет пахать похлеще самих корейцев, то есть двадцать четыре часа без выходных. Ее сбережений не хватит и на хвостик от клубничины! И страшно подумать, во что ей выльется эта кислая шипучка.

Когда официант вернулся, она с напускной легкостью проронила:

– А как вас звать?

– Эмиль.

– Какое необычное имя. Подскажите-ка, Эмиль, – Юмису выдержала кокетливую паузу. – Хотя давай на «ты», что мы как старики, – она звонко рассмеялась. – Подскажи, мой дорогой Эмиль, Ён внес залог за бронь столика?

– Un moment27. – Официант воспользовался аэроэкраном. – К сожалению, нет. Ён Нгуен подтвердил заказ, но не оплатил.

Гадкий подлец обманул ее. Он не придет. Корейская точность ограничивается парой минут, а не опозданием на час. Зато она узнала полное имя ее трусливого рыцаря. Ён Нгуен. Она не утруждалась запоминать корейские фамилии, но Нгуен застрянет у неё в памяти навсегда.

– Ах, я так и знала. Этот недотепа все вечно путает, – с жутким весельем заключила она. – Наверно, обиделся из-за нашей ссоры. Я хотела расстаться по-хорошему и предложить ему дружбу. Не представляю, как мне одной до отеля добираться. Тут в центре что-то рвануло. Говорят, какие-то повстанцы или террористы. Ах, Эмиль, вы будете еще долго открыты?

– Еще пару часов. Принести счет?

– Не уходить же с пустым желудком. Пожалуй, возьму что-нибудь из горячего.

– Мог бы порекомендовать жареный хлебец с гусиным паштетом и суп из лука и белого перца.

– Давай!

– Пока ждете, может, аппетайзер?

– И его тоже. И шампанское. И плесень. И побольше! И миндаля, – прикрикнула Юмису, обратив на себя взоры посетителей.

Эмиль принес яства в два захода. Перед третьим, когда Юмису уже отчаялась соблазнить официанта, самообладание подсказало ей: «Сматывайся отсюда, да поскорее!»

Она направилась к выходу, но швейцар преградил ей путь.

– Где дамская комната? – невинно захлопала она ненакрашенными ресницами.

– Прямо по коридору и направо.

«Только бы было окно на задний двор», – молил ее внутренний голос, когда она пересекала залу.

Эмиль двигался ей наперерез.

– Я прихорошусь, – бросила она.

– Вам передали вот это, – в руках он держал поднос со шкатулкой из блестящего металла.

– От кого?

– Je n’ai aucune idée28. Какой-то японец просил передать. Сказал, что лично от Ёна Нгуена.

– Японец?

– Я безошибочно определяю национальность.

– Ах, я все поняла, – Юмису было потянулась, чтобы открыть шкатулку, но тут ее ужалила мысль: «Там наверняка какая-нибудь сентиментальная безделушка, типа записки с извинениями или ракушка с нацарапанным сердечком». – Ён такой молодец, прислал ваучер. Поставьте на стол, я сейчас вернусь, – попросила она.

Бра канифолили жиденькими пятнами света потолок глухого помещения. Чуда не случилось. Юмису облокотилась на раковину, обреченно рассматривая себя в зеркале. Повезет, если выдворят из страны без крупного скандала. А если нет? Если ее наивной глупостью зальют информационный шум, раструбив по всему свету, как она полакомилась клубникой? А может, ей повезло, что она не встретилась с Ёном?

Юмису распустила волосы, ногтем удалила застрявшее семечко между зубов. Расстегнула робу до пояса, освободив из духоты ее сопревших девочек. Раз скандала не миновать, она встретит его во всеоружии. О ней заговорит весь мир!

Что-то тяжелое сбило с ног, навалившись огромной массой.

Тьма.

Писк в ушах. Где-то вдалеке, будто в адовой бездне, приглушенно взвыла пожарная сирена.

Липкая змейка выползла из уха и закапала на пол. Жжение в глазах и тошнота. Раскат немого кашля сотрясает скрюченное тело, похороненное под осыпавшимися конструкциями. Она намертво обложена хламом, зафиксирована под слоем рухнувших обломков. Кусок раковины зарылся в бедро – малейшее шевеление заглубляет тупой клинок.

Кипяток вырывается из разорванных труб, заливает пол, обваривает ее нежную кожу. Она хочет кричать, но захлебывается штукатурной пылью, издав лишь подавленный стон. Ее никто не слышит. Она не слышит саму себя.

Пожарная сигнализация завывает калечащим писком.

Кипяток выжигает словно огнем. Она кричит, ее не слышат. Пытается шевелиться. Ноги двигаются, но коленки и ступни натыкаются на что-то острое и хрусткое. И кипяток… Она задыхается в клубах горячего пара. Удалось просунуть руку чуть вперед, но наткнулась на что-то твердое и неподъемное. Чувствует, как покрывало из обломков сдвинулось. Забрезжили электрические вспышки искрящейся проводки. Она просовывает несколько пальцев в щель и давит. Могильный холм из обломков чуть поддается. Расширяет проем, сдвигая крошащийся пласт.

Вобрав полные легкие обжигающего воздуха, она кричит, что есть сил. Помощи ждать неоткуда.

Юмису поджимает коленки, скрипя зубами от разящей боли, переворачивается, вороша кипу пластика и железного лома. Ей удалось вылезти. Сброшенный груз оставил на теле кровоточащие рытвины, в слипшихся волосах застрял кусок железяки. Она вырвала его с клоком волос. Паника затмила всякую боль. Захромала в коридор, вернее, туда, где он когда-то был. Огромная дыра в стене, в которой полыхает кухня, со стен срываются ящики с посудой, специями, банками и со звенящим грохотом рассыпаются о кафель; волны жара раскачивают брыкающиеся кастрюли и сковородки; лопаются бутылки с алкоголем, опьяняя разгульное пламя.

Нутро выворачивает от удушливой гари. Вонь паленых волос и обожженных человеческих лохмотьев. Она старается не дышать, но кашель заставляет вдыхать едкий дым. Перед глазами тошнотворный хоровод из темнеющих пятен.

Склонившись под тяжестью дыма, она пробирается к оранжевому мерцанию.

Взрыв уничтожил роскошь ресторанного зала. Водопад огня из полыхающих штор подкармливает бушующую стихию. От высоких температур трещат капители, отстреливаясь мраморной картечью. Раскачивающиеся люстры сыплют хрустальным дождем, на одном из рожков застряла оторванная голова.

Окна вылетели на улицу, припорошили тротуар блестящей россыпью. Деревья-факелы стряхивают с себя горящие листья.

Юмису побрела к выходу. Поскользнувшись на чем-то, упала, ударилась головой. Сквозь сгущающийся мрак увидела человеческую фигуру, выпрыгнувшую из дымного полога.

– Я жива, – прохрипела она.

Процесс открытия век был сопряжен с разящей болью. Искусственный свет нещадно резал глаза, в нос бил запах стерильности. От подбородка до затылка протянулась граница, отделяющая воздушную среду от трансдукционного биогеля29, в котором было замочено его отчужденное от разума тело. Ён ощущал себя призраком, бестелесной сущностью, головным мозгом в контейнере для сохранения сознания. Он попытался приподнять островок лица, возвышающийся над вязкой поверхностью, но затылок будто приклеили ко дну ёмкости. Во рту сладковато-кислое послевкусие витаминов. Он искоса огляделся: правую сторону больничной палаты занимала трехмерная голограмма колышущегося леса, зрительно расширяющее небольшое пространство, напротив ванны располагался коммуникационный экран, слева – раздвижные двери в обрамлении красной подсветки, а также выступающий закуток с удобствами.