Шаман. Скандальная биография Джима Моррисона - Анастасия Руденская

— Запиши адрес.

— Я его знаю. До встречи.

Короткие гудки отдавались частым биением в висках.

Пам зашла в узкую, полупустую, плохо освещенную комнату. Здесь царил беспорядок: повсюду валялись шприцы, ампулы, обрывки бумаги, пустые бутылки, в углу сиротливо ютилась гитара, покрытая толстым слоем пыли, с разорванными струнами. Постель была не заправлена. Сам Моррисон выглядел неважно: темные круги под глазами выдавали бессонницу.

— Боже мой, Джим… Как же ты здесь живешь? Это не квартира. Это могила с окнами. Посмотри в зеркало — на кого ты стал похож? Я не узнаю тебя.

Моррисон устало улыбнулся:

— Да, я знаю. Я все знаю, малыш.

— Давай уйдем отсюда. Я что-нибудь придумаю. Снимем квартиру, я договорюсь. Тебе нельзя здесь оставаться одному… Я тебя вытащу.

— Я люблю тебя, Пам.

Нетвердой походкой он вышел из бара и отправился бесцельно бродить по парижским улицам. Проходя мимо маленького неприметного домика, он остановился — внимание привлекла вывеска «Студия звукозаписи». Вдруг Джим услышал совсем рядом то, от чего защемило сердце. Он не поверил своим ушам… Где-то за углом играли уличные музыканты. И дело было не в том, как они играли; дело было в том, что именно… Сбиваясь, фальшивя и путая слова, они играли «Hello, I love you». Джим вспомнил репетиции, концерты, и ему вдруг до боли захотелось петь. Петь безудержно, как в последний раз…

Будто загипнотизированный, он пошел на звук. Приблизившись к ним, он увидел, что их перевернутая шляпа пуста. Он бросил туда какую-то мелочь, дослушал песню до конца, поблагодарил их и назвал свое имя. Два неудачника не могли поверить, что перед ними стоит сам Джим Моррисон. Он пригласил их выпить по стаканчику виски. Через полчаса к Джиму пришло озарение: он загорелся идеей срочно пойти на студию и вместе с этими ребятами сыграть новую песню, которую он еще никому не показывал. Трясущимися руками Моррисон достал из кармана мятую бумажку с нечеткими каракулями — это был текст.

Их приняли за бездомных хиппи и долго не хотели впускать в студию, пока Джим не отдал внушительную сумму за аренду. Когда они кое-как записали эту песню, Моррисон сказал: «Может, попробуем сколотить группу? Я позвоню вам недели через две, когда набросаю еще несколько композиций». Но так и не позвонил. Не успел.

Через две недели он был уже мертв…

«Я схожу с ума. Везде и всюду мне мерещится эта зловещая тень. В каждом углу, за шторами, на потолке. Его глаза следят за мной из темноты. Я чувствую его присутствие около себя и в себе, мне становится очень страшно. Вчера я снова увидел его. Он стоял у изголовья кровати и смотрел на меня. В его глазах была какая-то жуткая тоска. Я накрылся с головой одеялом, меня трясло. Пам спросила, что происходит. Я ответил, что в спальне индеец. Она сказала: «Тебе пора перестать употреблять героин». Возможно, Пам права, но мне кажется, что дело не в наркотиках. Индеец хочет мне что-то сказать. Он приходит за мной и хочет забрать меня, это я знаю точно…»

Свежим и теплым утром 3 июля 1971 года Памела Корсон и Джим Моррисон проснулись в своей съемной квартире на улице Ботрели. В окно падал солнечный свет, слышалось пение птиц, день обещал быть отличным. Пам сладко потянулась в кровати и с нежностью погладила Джима по небритой щеке.

— Как хорошо, что мы вместе, правда?

— Да, в это прекрасное утро я со своей любимой. И я, черт возьми, счастлив!

— А давай сходим сегодня в кино? Потом прогуляемся и зайдем поужинать куда-нибудь…

Пам мечтательно смотрела в окно и говорила что-то еще, но Джим уже не слушал. Он зарылся лицом в водопад ее золотистых волос и, жарко дыша, страстно целовал ее шею.

— Крошка, я люблю тебя!

— И я люблю тебя. Сильнее всех на этом свете. Мы будем вместе до последнего дня и последнего вздоха.

— Конечно, будем, милая… — Джим не соврал, когда сказал это.

Все вокруг был прекрасным — и солнечные лучи на черепичных крышах, и высокое чистое небо, и прозрачный воздух, и беззаботное щебетание идущей рядом Памелы. Джим с какой-то необъяснимой нежностью и тоской вглядывался во все, что его окружало. Будто видел в последний раз, будто прощался со всем этим. Он дышал как никогда глубоко, смотрел на все ясным и чистым взглядом, стараясь запомнить каждую мелочь. Пам заметила это необычайное спокойствие и задумчивость Джима:

— Что с тобой? Ты какой-то странный…

— Просто я счастлив.

Целый день, держась за руки, они бродили вдоль набережных, пока не стемнело. Ближе к ночи, в самом лучшем расположении духа Джим и Пам вернулись домой.

Дождливым осенним вечером в квартире Моррисона раздался телефонный звонок.

— Джим, старина, как ты?

— Спасибо, в порядке. А кто это?

— Это Рей. Рей Манзарек. Не узнал? Я звоню узнать, как тебе живется в Париже.

— У меня все хорошо, — сдержанно ответил Моррисон.

— А ты бы не хотел начать все заново?

— Что ты имеешь в виду?

— Ты не скучаешь по нашим пластинкам, записям, концертам? Ты бы не хотел вернуть «Дорз»?