Обманувшая смерть - Анна Малышева

– Что?! – рявкнул он, не дав Иллариону сказать и нескольких слов. – Что?! Чепуха все! Борис жив?

– Живы, да только там, во флигеле…

– Что во флигеле?! – внезапно разъярился князь, хотя его любимец не сказал ровным счетом ничего крамольного. – Что ты пристаешь ко мне с пустяками?! Пошел вон отсюда!

– Да как бы вы сами после на меня не серчали, что я умолчал…

Это было последнее, что выслушал князь. Схватив сапог, который коленопреклоненный Илларион только что стянул с его ноги, он с силой швырнул его дворецкому в лицо:

– Пошел, говорю! Болтаешь много, когда не спрашивают!

Красный от гнева и стыда, взъерошенный Илларион выкатился в коридор, где его поджидала Изольда. Жеманно и насмешливо улыбаясь, играя ямочками на щеках, экономка негромко промолвила:

– А говоришь, давно служишь! Кто же под горячую руку барину суется? Хотела бы я только знать, что случилось?

А случилось страшное. Князь проигрался в пух и прах. Старая страсть, от которой он было совсем отстал, вновь предъявила права на его сердце и, казалось, на саму кровь, кипевшую при одном виде игорного стола и колоды карт. Визит Савельева, его расспросы об убийстве Гольца воскресили былые тревоги. После ухода статского советника Белозерский метался по кабинету, словно раненый зверь, ища убежища и не находя его. Взглянув в зеркало, он себя не узнал, так далеко были его мысли, и едва не вскрикнул. В такие минуты князь жалел о том, что совершенно равнодушен к вину, в котором можно утопить страхи и печали. Внезапно дикая, шальная мысль осенила его. Он кликнул Иллариона, но дворецкий куда-то отлучился. Изольда не показывалась. Князь не помнил, кто подал ему одеваться. Карету он закладывать не велел и уехал в наемной. Белозерский никогда не ездил играть в карете со своими гербами на дверцах – то была последняя дань уважения своему роду, которую он мог отдать.

Игорный угар длился ровно сутки. Когда вновь смерклось и князь взглянул в окно, он не сразу понял, сколько времени миновало. Он вспомнил о больном сыне, который, возможно, умер в его отсутствие, но страшная мысль прошла по краю сознания словно призрак, избегающий яркого света. Банкомет – длинный, тощий, почти бесплотный человек с тихим, шелестящим голосом и острым взглядом собрал со стола расписки Ильи Романовича. На зеленом сукне, исчерченном мелом, осталось лишь несколько смятых карт, пятна разлитого вина, капли воска, упавшие с оплывших свечей. Все было кончено.

– Обчистили, обобрали как мальчишку… – помертвевшими губами шептал князь, стоя у камина и глядясь в висевшее над ним зеркало. Его воспаленные глаза были страшны, они налились кровью. Он все еще был в одном сапоге – другой так и валялся на том месте, где стоял на коленях Илларион. Князь взялся за сонетку, чтобы позвонить и вновь позвать дворецкого, но передумал. Его ужасала необходимость отвечать на вопросы, которые рано или поздно воспоследуют.

– И что я скажу Изольде? – спросил он свое бледное отражение. – Если бы она дала денег отыграться, тогда можно бы снова поехать и… Но она не даст!

Он слишком хорошо знал свою экономку и сожительницу, своего «цербера», приставленного Летуновским к последним крохам родового состояния Белозерских. Князь мог бы просто рассчитать ее, тем более что былая привязанность давно остыла, и далее лично распоряжаться оставшимся капиталом… Но он больше не верил в свою звезду. В грандиозности его проигрыша было нечто роковое.

– Неужели придется продать за проигрыш библиотеку? – спросил он свое отражение. – Что же останется мне? Что я оставлю Борису?

Нежно любя сына, князь тем не менее редко думал о его будущем материальном благополучии. Он был не из тех отцов, которые откладывают каждую лишнюю копейку, чтобы сберечь для наследника рубль. Жизнь Ильи Романовича была истинной жизнью игрока, игрушкой Фортуны. Он разорялся, богател вновь, получив нежданно-негаданно наследство или попросту отняв чужое имущество, как произошло с Еленой Мещерской… И вновь разорялся, чтобы разбогатеть, как теперь, когда выяснилась истинная стоимость библиотеки, которой доселе интересовались только пауки, мыши да ненавистный, давно исчезнувший Глеб, которого Белозерский вынужден был называть сыном. И теперь вновь пришло разорение, только спасения было ждать неоткуда.

– Я погиб! – сообщил своему отражению Илья Романович, и как был, полураздетый, в одном сапоге, упал на диван, надеясь найти забвение во сне. Но сон к нему не шел. Не тревожили его и слуги – в доме стояла тишина, необычайная даже для такого позднего часа. Лишь однажды где-то очень далеко, в глубине дома, послышался приглушенный расстоянием женский смех и тут же смолк, словно задушенный поцелуем. Илья Романович тщетно прислушивался – все было тихо.

– Воры! – сказал он тишине и темноте, обступавшим его скорбное ложе. – Развратники! Всех разгоню и продам!

* * *

Наступившее утро, первое утро октября, было еще ужаснее. Только теперь, промучившись без сна на диване, истомившись в измятой одежде, терзаемый чувством более тяжким, чем похмелье, – чувством вины, князь понял, в какую пропасть рухнул, разом погребя на ее дне все надежды и будущее своего сына.

– Боже… – простонал он, сжимая впалые виски, покрытые липким потом. – Отчего же я не удержался?! Где была эта тварь, Изольда?! Она здесь затем, чтобы охранять меня от игры!

Он дернул сонетку с такой яростью, что чуть не оборвал ее. Спустя минуту явился Илларион, угрюмый, державшийся настороженно, как побитая собака.

– Куда все делись? – отрывисто спросил князь. – Почему в доме так тихо? Что Борис?

– Благополучно, – ответил Илларион, глядя куда-то в угол. – А все прочие… Где им и полагается быть, на своих местах. Уж я смотрю за ними!

– Ты смотришь, пес? Уж я знаю, куда ты смотришь! – многозначительно, с угрозой произнес Илья Романович. Он ничего конкретного в виду не имел и, в общем, не был в претензии на своего дворецкого, тем более что тот служил пока вовсе без жалования. Просто он любил таким образом припугнуть слуг, намекая на известные ему одному факты, так как изначально каждого человека считал вором и мошенником.

Илларион изменился в лице:

– Я, кажется…

– То-то, что кажется! – оборвал его Илья Романович, позволяя между делом одевать себя в свежее платье, принесенное дворецким. – Говори, что сказать хотел? По роже вижу, что-то есть!

– Есть, ой, есть, ваше сиятельство! – прошептал Илларион, сверкнув черными разбойничьими глазами. – Во флигеле вот уже вторую ночь гости… И никак их не выжить!

– Гости?! – Илья Романович изумленно отнял от лица полотенце, которым утирался после умывания. – Кто таковы? Сумасшедшие, что ли? Ведь там холера!

– Да одна гостья-то и сама холерная больная… – загадочно произнес Илларион.

Князь смотрел на него, онемев, а Илларион, наслаждаясь произведенным эффектом, продолжал:

– Больную девицу зовут Маргарита Назэр, она воспитанница виконтессы Элен де Гранси… А Элен де Гранси… – Он сделал паузу, подготовляя удар. – Это Елена Мещерская, ваша племянница!