Записки психиатра. Лучшее, или Блог добрых психиатров - Максим Малявин

– Здравствуйте, Михаил.

– Как ваши дела?

Все это говорится на одной ноте, без какого-либо выражения вообще, с лицом, на котором застыло выражение отрешенного благодушия. Такими, наверное, бывают юродивые на паперти. Старушка мать, пришедшая с великовозрастным чадом на прием, укоризненно качает головой:

– Миша, как не стыдно!

– Выпишу вам, Михаил, таблеточки, будете пить.

Выписываю рецепты, объясняю маме, как давать лекарства (хотя она уже и так все лучше меня знает), прощаемся. Михаил задвигает очередной стишок, потом хитро смотрит на меня и полушепотом доверительно сообщает:

Овидий Назон Гай Юлий анекдот.

Подмигнув, он покидает кабинет. Я скучаю по этому пациенту. С кем он там играет в шахматы? Не споил ли его местный электорат?

Характер болезненных переживаний наших пациентов напрямую зависит от условий, в которых они живут и воспитываются, а также от личностных и интеллектуальных свойств: так, дебил если и услышит в своей голове чьи-то голоса, то теорему Пуанкаре они с ним обсуждать, скорее всего, не будут. По той же причине перевелись у нас Наполеоны и Кутузовы. Их место заняли другие, не менее одиозные, по меркам современности, личности.

Когда я работал в женском отделении психиатрической больницы, к нам поступила дама бальзаковского возраста в маниакально-бредовом состоянии. Чрезвычайно яркий макияж – театр Кабуки нервно жует бамбук: что-то невообразимое, невообразимых же оттенков, на голове, а главное – этот особенный блеск в глазах. Ну и вся маниакальная триада – настроение, мышление, моторика… В приемном покое ее приняли, оформили, переодели, санитарочки отвели в палату. Тут-то и началось представление. Причем в буквальном смысле.

Войдя в палату, больная всем улыбнулась, небрежно поклонилась, взяла в руку воображаемый микрофон:

– Ну, здравствуйте, дорогие мои. Знаю, знаю, как вы по мне соскучились… – И хорошо поставленным голосом с легкой хрипотцой запела песню «Арлекино».

Неизбалованные свежими впечатлениями пациентки встали полукругом и начали хлопать в ладоши. Из числа дам помоложе и порезвее нарисовалась подтанцовка – этакий «Тодес» под галоперидолом. Представление было прервано где-то в районе третьей песни, когда в палату с криком ворвалась чрезвычайно сердитая больная:

– Ах ты, самозванка! Это я Алла Пугачева, люди, не верьте ей! – И вцепилась новой пациентке в волосы.

Как-то стихийно круг больных разделился на два лагеря поклонниц, что определило зрелищность и масштабность палатного побоища. Четко действовали санитарочки, которые сновали между участницами спонтанного шабаша, всплескивая руками и приговаривая: «Ах, батюшки, да что ж такое творится, прямо срамота!» – ловко набрасывали одеяло то на одну, то на другую больную, выводя их из зоны конфликта, пока не остались две главные героини. Женщин разняли, и до конца лечения они находились в разных палатах. Во избежание.

У психиатрии непростые отношения с религией. С одной стороны, психиатрии как дисциплине научной пристало на веру ничего не принимать, посему откровения пророков рассматриваются лишь как материал для ознакомления и с целью повышения общеобразовательного уровня. Относительно самих пророков и мессий выдвинуто немало предположений, особенно по части психопатологии. С другой стороны, предмет, являющийся объектом внимания психиатров, сам не поддается измерению и не может быть представлен к столь же тщательному осмотру и анатомированию, что и бренное человеческое тело. Посему на многие вопросы ответ «бог его знает» остается преобладающим.

Сейчас между психиатрией и РПЦ установилось некое подобие негласного перемирия. Психиатры не щурятся пристально на заявления пациентов о том, что они блюдут пост и ходят на литургии, а священники убеждают прихожан из числа наших больных, что Господь одобряет не только горячую, от сердца, молитву, но и регулярный, от участкового психиатра, прием лекарств. Более того, у нас при дневном стационаре открыт храм Святого Пантелеймона.

Мне приходилось общаться с разными священниками, одного даже довелось лечить. Более же всего запомнилась мне беседа с одним батюшкой. Весь облик этого священника можно охарактеризовать словом «породистый»: батюшка высокий, статный, плотно сбитый, крест отклоняется от вертикали на должный солидный градус, борода лопатой, густющая, но главное – взгляд. Такой добрый-добрый. И с лукавой искоркой. И бас. Таким не то что бокалы – чугунки крошить можно. И степенные, экономные движения. Перекрестил – что душу заштопал. Не идет – шествует. Сразу видно, Божий человек. Такому на исповеди и не захочешь, а поведаешь, с кем, когда и сколько раз, не считая размеров взятки, данной-взятой намедни.

В нашем разговоре речь зашла о том, какова, с точки зрения церкви вообще и батюшки в частности, причина психических расстройств.

– Ну, сын мой, с неврастенией все более-менее понятно. Сие страдание суть наказание души за грех гордыни. Не оценил человек истинного запаса своих душевных сил, возомнил о себе больше, нежели чем на самом деле из себя представляет, – вот и растратил лишнего. Вот тебе и страдания, и душа комком за грудиной сжалась, и члены затряслись, и сердечко бьется трепетно, да и от любого звука-блика вздрагивает аки заяц под кустом.