Мой нежный варвар - Джудит Френч

— Ты Сенби?

— Не произноси имен, глупец! — воскликнул евнух.

— Принес?

Сенби открыл суму и высыпал на ладонь охранника серебряные монеты достоинством в четыре драхмы, на которых было вычеканено изображение Александра Македонского.

— Сделай это сегодня вечером. И сделай как следует! Иначе…

Солдат согласно кивнул.

— Ты уже дважды повторял это. Уж как-нибудь я смогу избавиться от больной женщины.

— Смотри, не ошибись. Чтобы не осталось никаких следов.

— Я уже сказал, что сделаю это.

— Или кинжалом, или петлей, или подушкой. Это не имеет значения, если тебя не поймают. Если же поймают и ты посмеешь упомянуть мое имя или имя…

— Не старайся! Я уже исполнял такие поручения.

— Хорошо. Если ты просчитаешься, тебя ждет ужасный конец. А если все сделаешь правильно, то еще такая же сумма и, разумеется, новые возможности исполнить роль палача.

Солдат вырвал суму из рук Сенби и ссыпал монеты назад.

— Она умрет сегодня вечером! А завтра вечером ты будешь ждать меня здесь с остальными деньгами, иначе в полночь крокодилы перекусят твоими внутренностями, ты, грязное жирное чучело…

— Договорились, — произнес Сенби и, улыбаясь, пошел в направлении дворца.

Пусть этот греческий пес говорит все, что угодно! Да, Сенби придет на место встречи в назначенное время, но придет не один. Ее величество велела, чтобы все концы были спрятаны. Он, Сенби, существенно пополнит свои доходы серебряными драхмами, а убийца той женщины никогда уже не сможет выболтать ничьих имен.

Майет вскрикнула, когда черная тень склонилась над ней. Широко раскрыв глаза, но по-прежнему ничего не видя, перед собой, она села на ложе и вытянула руки, защищаясь. Но от чего? Дрожь охватила ее. Ее сердце отчаянно билось. Ей, казалось, что оно вот-вот разорвется.

Хватая ртом воздух, она встала с широкого ложа и прислушалась. Вокруг стояла тишина. Она ничего не слышала, кроме, биения своего пульса. Она протянула руку к сосуду с водой, стоявшему у ложа. Во рту было сухо, а шелковая туника стала влажной от пота.

Может, это был кошмар? Ей приснился страшный сон? То, что ей только что снилось, смешалось и стало неясным и нереальным, как невидимый убийца, от которого она оборонялась. Что же ее так напугало?

Она изо всех сил прислушивалась, но ничего не происходило. До нее не доносилось ни звука. Она поднесла стакан к губам и вдруг вспомнила предупреждение Геспер «Ешьте только то, что приношу я». Значило ли это, что вода могла быть отравлена? А вдруг Геспер замышляла что-то недоброе? Могла ли она доверять ей?

Майет поставила стакан на столик и села на ложе, пытаясь унять дрожь. В ее голове стало возникать видение из сна. Ребенок. Маленький мальчик. Может, это она вспомнила маленького Лина? Она услышала его первый крик. Вокруг бы кровь… Он родился… Значит, она вспомнила его рождение?

Все было так реально! Она чувствовала, как держит его на руках, помнила, как счастье переполняло ее. Но было еще что-то… печаль? Нет, не печаль, а горе и сильный страх. Но перед чем? Конечно, рождение сына должно было быть счастливейшим моментом ее жизни. Ребенок был здоровым, крепким. Она видела круглое личико, маленькие ручки, голубые глаза.

Но Лин умер. Ее сын мертв. Так сказал Птолемей. В ее памяти возникли слова, которые она, казалось, слышала ранее. Только когда я дотронусь до его холодного тела и сама закрою ему глаза, только тогда я поверю. Откуда возникло это воспоминание? Она не помнила первых шагов Лина, помнила лишь, как он родился. Как такое могло получиться? Но… она не помнила ничего… до настоящего момента.

Нет, было еще что-то. Может, ее покойный муж? Она помнила, как отдавала ребенка мужчине с черными волосами… Ты мне дороже всех на свете, ты должен взять его с собой и…. И что? Она была уверена, что говорила это… Но кому и зачем? Она пыталась удержать в памяти образ черноволосого человека. Да, у него были черные волосы, густые и длинные. Его черты были словно высечены из гранита… Это было лицо не придворного, а воина. Шрам… Тонкий шрам пересекал его верхнюю губу. Сильные руки, которые были ей знакомы так же хорошо, как собственное тело… Глаза, бездонные и жгучие, ее душа тонула в них. Его глаза были темно-карими, они казались наполненными кипящей смолой…

В саду хрустнула надломленная ветка. Ей показалось, что от ужаса волосы у нее встали дыбом. Чьи это шаги? Ледяной страх охватил ее, и она сунула руку под подушки в поисках кинжала, который ей принесла Геспер. Неслышно ступая босыми ногами, она отошла от кровати и скрылась в самом темном углу комнаты.

Только сейчас она заметила, что перед алтарем Исиды не горит масляная лампа. Но раньше она горела постоянно. А где ее служанки? Где рабыни, спавшие на соломенных тюфяках у ее ложа? Она не слышала голосов охранников с тех пор, как открыла глаза. Сколько прошло времени? Может, она видит все это во сне? Или же запуталась в видениях, порожденных больным, разумом? Возможно, она потеряла способность отличать реальность от вымысла?

Нет, она не спала. Она чувствовала холод плит под ногами и поток прохладного ночного воздуха. Интересно, сколько сейчас времени? Как долго она спала? Она ждала Птолемея дольше обычного, но потом решила, что он не придет. Две девушки были с нею, когда она ложилась спать. Дирцея, у нее светлые волосы и изображение птицы на правой лодыжке, и индианка Вема. Где они сейчас?

Майет прижалась спиной к стене и сжала в руке кинжал. Может, это садовник или, что еще хуже, Птолемей, который решил заявиться к ней среди ночи? Может, он решит, что она сошла с ума? Или же его солдаты убьют ее за то, что она посмела обнажить кинжал в присутствии царя? Угрожала ли ей на самом деле опасность? Или же ее охватило безумие?

Она смотрела на проход, который вел в сад. Лунный свет терялся между входными колоннами, все остальное было погружено во тьму.

Она почувствовала, как холодеет спина. Во рту появился металлический привкус.

Она услышала, как чья-то сандалия шаркнула о плиту пола, и в лунном свете показалась фигура человека. Ее сердце, казалось, остановилось…

Тень была облачена в греческую кирасу, в ее руке был обнаженный меч.

Царь Египта на четвереньках добрался до перил корабля царицы, и его стошнило. Охрана смотрела прямо перед собой, делая вид, что не замечает его позора. Повсюду спали женщины и евнухи: некоторые свернулись калачиком прямо на дощатом настиле палубы, другие растянулись на соломенных тюфяках.

У Птолемея было ощущение, что голова его вот-вот лопнет, во рту был отвратительный привкус. «Хуже, чем в выгребной яме», — подумал он и вытер рот тыльной стороной руки. У него закружилась голова. Он почувствовал новый приступ тошноты, но сдержался. Что же он такое пил, во имя Дионисия?

Он стоял обнаженным, и ладони его были липкими. Он надеялся, что это не кровь, но было слишком темно чтобы рассмотреть. Потрясенный полной потерей контроля над собой, он вернулся в павильон царицы и раздвинул занавеси. Задрапированный павильон освещался масляными лампами, отбрасывавшими желтый свет.