Убийство Берии, или Фальшивые допросы Лаврентия Павловича - Борис Соколов

Протоколы с пикантными показаниями о жене Молотова могли быть использованы для зачтения на Политбюро перед снятием давнего сталинского соратника. После такого унижения Вячеслав Михайлович не смог бы оставаться среди вождей, даже если бы к суду его не привлекли. А мог быть и более традиционный вариант расправы с ним: арест – признание – закрытый суд – расстрел. По такой схеме, в частности, расправились с фигурантами «ленинградского дела», а позднее – с членами Еврейского антифашистского комитета. Но в 1949 году Сталин полагал, что выводить Молотова в расход еще рано. И ограничился тем, что в марте 49-го снял Молотова с поста министра иностранных дел и из первых заместителей перевел в просто заместители председателя Совмина. Жемчужину же судить не стали, а решением Особого совещания при МГБ отправили в 5-летнюю ссылку в Кустанайскую область.

Преследования жены Молотова начались после того, как Сталин решил разогнать Еврейский антифашистский комитет. Ранее, в 1947 году, Советский Союз поддерживал создание государства Израиль в Палестине, рассчитывая на то, что удастся оказывать преобладающее политическое влияние на местную элиту, среди которой были популярны социалистические взгляды. Однако вскоре после создания Израиля стало ясно, что новое государство ориентируется на США, а не на СССР, деятельность ЕАК, с точки зрения Сталина, утратила свой смысл. Членам комитета инкриминировали предложение, сделанное еще в феврале 1944 года, о создании в Крыму Еврейской социалистической республики как некой альтернативе палестинскому Израилю. Тогда советское правительство в идее «Калифорнии в Крыму» видело средство привлечения еврейских капиталов для восстановления советской экономики. С началом же холодной войны в сионистском движении Сталин усмотрел канал влияния буржуазной идеологии и распорядился свернуть деятельность еврейских организаций в СССР. По его приказу Абакумов организовал еще 13 января 1948 года убийство председателя ЕАК великого режиссера и актера Соломона Михоэлса, причем непосредственным исполнителем преступления был заместитель Абакумова генерал-лейтенант С.И. Огольцов. А 20 ноября 1948 года Политбюро одобрило постановление Бюро Совмина, которым Министерству госбезопасности поручалось немедленно распустить ЕАК, поскольку, «как показывают факты, этот комитет является центром антисоветской пропаганды и регулярно поставляет антисоветскую информацию органам иностранной разведки». Членов комитета предписывалось пока не арестовывать. Аресты начались в январе 1949-го, когда взяли бывшего начальника Совинформбюро С.А. Лозовского, поэта Исаака Фефера, писателя Переца Маркиша и других членов ЕАК. Дело о «сионистском заговоре» начинал Абакумов, которому удалось выбить из арестованных признательные показания. Однако еще до суда над членами ЕАК Виктора Семеновича арестовали. Дело заканчивал новый министр госбезопасности С.Д. Игнатьев. Последний 24 августа 1951 года жаловался Маленкову и Берии: «Почти совершенно отсутствуют документы, подтверждающие показания арестованных о проводившейся ими шпионской и националистической деятельности под прикрытием ЕАК». С точки зрения Сталина, Абакумов гораздо хуже, чем покойный Ежов, умел воплощать в жизнь сценарии больших политических процессов. Не хватало фантазии и образования. В результате процесс ЕАК пришлось делать закрытым. Он продолжался необычно долго – с 8 мая по 18 июля 1952 года. Даже всегда послушная Военная Коллегия усомнилась в виновности подсудимых. Ее председатель А.А. Чепцов предложил вернуть дело на доследование, но его заверили наверху, что в Политбюро вопрос решен, и продиктовали приговор: 13 человек – к высшей мере наказания. Только одна из членов ЕАК – академик Л.С. Штерн – отделалась тремя с половиной годами тюрьмы и пятью годами ссылки.

Донос на Абакумова принес старший следователь Следственной части по особо важным делам подполковник госбезопасности Михаил Дмитриевич Рюмин. Писал он его в кабинете заведующего отделом партийных, профсоюзных и комсомольских органов Семена Денисовича Игнатьева, человека, близкого к Маленкову (по другой версии – в кабинете помощника Маленкова Дмитрия Николаевича Суханова).

2 июля 1951 года М.Д. Рюмин обратился с письмом-доносом на имя Сталина Он утверждал, что Абакумов сознательно тормозил расследование дела о «еврейском националисте» враче Я.Г. Этингере.

Рюмин утверждал, что по вине Абакумова не расследуются «террористические замыслы» вражеской агентуры. Михаил Дмитриевич писал в своем доносе: «В ноябре 1950 года мне было поручено вести следствие по делу арестованного доктора медицинских наук профессора Этингера.

На допросах Этингер признался, что он являлся убежденным еврейским националистом и вследствие этого вынашивал ненависть к ВКП(б) и советскому правительству. Далее, рассказав подробно о проводимой вражеской деятельности, Этингер признался также и в том, что он, воспользовавшись тем, что в 1945 году ему было поручено лечить тов. Щербакова, делал все для того, чтобы сократить последнему жизнь.

Показания Этингера по этому вопросу я доложил заместителю начальника следственной части тов. Лихачеву, и вскоре после этого меня и тов. Лихачева вместе с арестованным Этингером вызвал к себе тов. Абакумов.

Во время «допроса», вернее беседы с Этингером, тов. Абакумов несколько раз намекал ему о том, чтобы он отказался от своих показаний о злодейском убийстве тов. Щербакова. Затем, когда Этингера увели из кабинета, тов. Абакумов запретил мне допрашивать Этингера в направлении вскрытия его практической деятельности и замыслов по террору, мотивируя тем, что он – Этингер – «заведет нас в дебри». Этингер понял желание тов. Абакумова и, возвратившись от него, на последующих допросах отказался от всех своих признательных показаний, хотя его враждебное отношение к ВКП(б) неопровержимо подтверждалось материалами секретного подслушивания и показаниями его единомышленника, арестованного Ерозолимского, который, кстати сказать, на следствии рассказал и о том, что Этингер высказывал ему свое враждебное отношение к тов. Щербакову.

Используя эти и другие уликовые материалы, я продолжал допрашивать Этингера, и он постепенно стал восстанавливаться на прежних показаниях, о чем мною ежедневно писались справки для доклада руководству.

Примерно 28–29 января 1951 года меня вызвал к себе начальник следственной части по особо важным делам тов. Леонов и, сославшись на указания тов. Абакумова, предложил прекратить работу с арестованным Этингером, а дело по его обвинению, как выразился тов. Леонов, «положить на полку».

Вместе с этим я должен отметить, что после вызова тов. Абакумовым арестованного Этингера для него установили более суровый режим, и он был переведен в Лефортовскую тюрьму, в самую холодную и сырую камеру. Этингер имел преклонный возраст – 64 года, и у него начались приступы грудной жабы, о чем 20 января 1951 года в следственную часть поступил официальный врачебный документ, в котором указывалось, что «в дальнейшем каждый последующий приступ грудной жабы может привести к неблагоприятному исходу».

Учитывая это обстоятельство, я несколько раз ставил вопрос перед руководством следственной части о том, чтобы мне разрешили по-настоящему включиться в дальнейшие допросы арестованного Этингера, и мне в этом отказывалось. Кончилось все это тем, что в первых числах марта Этингер внезапно умер и его террористическая деятельность осталась не расследованной».