Хадамаха, Брат Медведя - Илона Волынская

– Уважаемый гнусный друг, что делает здесь этот мальчик? – встревоженно спросил он.

«Дурью мается!» – в досаде на самого себя подумал Хадамаха. Теперь он знал все – и план хитрых чукчей продавать краденых оленей в других городах, сорванный нашествием мэнквов, и то, как они перекрашивали оленей и избавлялись от номеров, и даже как прятали украденных оленей на дворе у соседей-гекчей, в расчете, что, зная о давней вражде двух народов, там-то точно искать не станут! А от розыска с собаками (на мальчишку из племени Мапа они вряд ли рассчитывали!) защитились пахучими травами.

– Если парень знает про нас, ты должен его убить, – тем временем твердо сказал гекча. – И я даже не стану напоминать, что для потомка Чука-убийцы это должно быть привычно. А тело перекинем через городскую стену, и пусть его отыщут голодные мэнквы!

Ну и толку от знаний, если он никому не сможет рассказать? Видать, прав Пыу – еще не хватает Хадамахе соображения. Надо бы ему измениться. Самое время.

И Хадамаха изменился.

Раздался треск – будто рвалась тугая ткань. Напуганный чукча ударил не задумываясь. Почувствовал, как нож вонзился в тело… и застрял, запутавшись в толстой черной шерсти. Чукча некоторое время тупо глядел на торчащую перед его носом рукоять… а потом медленно-медленно поднял голову.

И увидел… это! Больше всего оно походило на медведя. Только это был… очень страшный медведь! Он стоял на задних лапах, широко раскинув передние, точно собирался обнять всех во дворе – и людей, и оленей, и еще полгорода прихватить. Пятна света отблескивали на его толстых когтях, словно те были сделаны из стали! Оледеневшему от ужаса чукче возвышающийся над ним зверь показался огромным, как гора, и лохматым, как… как шуба из трех медведей сразу! Но страшнее всего были глядящие из-под низких надбровных дуг маленькие глазки. Чукча не так бы испугался, если бы эти глаза смотрели на него с нормальной для медведя кровавой яростью. Но глаза смотрели разумно. С невозмутимым, даже скучающим хладнокровием чудовищный медведь разглядывал застывшего человека, и на дне его зрачков мерцала самая настоящая насмешка!

Медведь шевельнулся – и нож с негромким звоном стукнулся о мерзлую землю. Сквозь клочковатую шерсть не проступило ни единой капли крови – и чукча понял, что лезвие даже не смогло пробить нагулянный к Ночи плотный зимний жир.

Нож валялся среди невесть откуда взявшихся обрывков тряпок. Одна показалась чукче похожей на изодранные мужские штаны, но подумать об этом он не успел…

Медвежья морда ехидно осклабилась, обнажая в усмешке невероятной толщины и остроты желтоватые клыки. На чукчу дохнуло сладковатым смрадом из пасти – и зверь жутко заревел!

Словно Нижний мир прорвался на двор! Олени заорали. Сцепляясь рогами и молотя копытами, заметались по двору. Вопя, сосед-гекча полетел под копыта, поднялся, шатаясь, и тоже заметался, пытаясь увернуться от бесящихся рогачей. Медведь взревел во второй раз, вцепился в колья потайной калитки и выворотил ее одним махом. Вместе с половиной частокола. Плотно сбитые колья с грохотом посыпались оземь. Перегородка между территорией гекчи и двором чукчи развалилась. Теперь олени метались по широкому кругу. Привязанный у чукотского валкарана наполовину перекрашенный черно-белый порш трубно загудел… и взвился на дыбы. Держащая его привязь лопнула, и зверь ринулся в обезумевшее стадо, нанося удары рогами направо и налево. Какой-то олень с пробитым боком, обливаясь кровью, завалился на передние ноги.

– А-а! – отчаянно вопя, чукча понесся через двор.

За ним скачками гнался медведь. Чукча чувствовал за спиной горячее дыхание клыкастой пасти. Вывалившийся из ограды кол подвернулся под ногу, и человек с криком растянулся на земле, успев лишь закрыть голову руками в ожидании нестерпимой боли от сдирающих кожу и мясо когтей.

В длинном, почти летящем прыжке, невероятном для такой могучей туши, медведь перемахнул через лежащего хозяина… и с разгону врезался в валкаран. Могучим плечом разворотил вход и ввалился внутрь. Валкаран зашатало из стороны в сторону, как лодку в бурном море, пласты дерна и мерзлой земли с грохотом обрушивались со стен. А потом валкаран будто взорвался! Костяной остов жилища раскрылся, как цветок. Продолжая трубно кричать, скакуны ринулись в возникший на месте валкарана пролом.

Скорчившийся на земле чукча остановившимся взглядом смотрел на мелькающие вокруг него копыта. Расталкивая мчащееся стадо, на полной скорости несся порш – задняя пара его ног была уже черная, а передняя сияла первозданной белизной.

– Держи! Уйдут! – невесть кому успел прохрипеть чукча, прежде чем получил копытом, и отключился.

Выметнувшийся из-под развалин медведь, похоже, то ли услышал, то ли сам полагал, что надо держать… Он прыгнул и всей тушей свалился прямо на порша!

Под рухнувшим ему на спину медведем белый олень приплюснулся, как придавленная камнем лягушка. Ноги подогнулись, брюхо впечаталось в снег, из глотки вырвался вибрирующий стон…

А потом белый олень показал, за что же так ценят рогатых скакунов от Пор-Ши!

Вместо того чтобы рухнуть под навалившейся на него тяжестью, белый яростно взбрыкнул и поднялся! Медведя подкинуло вверх – недоуменно заревев, мохнатый хищник вцепился передними лапами в торчащие перед ним ветвистые рога. Задние лапы свисали до самой земли.

Оленя повело в сторону под давящей на хребет тяжестью, он отчаянным рывком прянул вперед, унося мохнатого ездока на спине. Морда медведя стала по-человечески обалделой.

Троица стражников во главе с тысяцким шли не торопясь, то и дело останавливаясь. Пыу и дядя Хадамахи не переставали спорить. Тысяцкий был задумчив.

– А я тебе говорю – видел я его! – орал Пыу.

– Может, в беду попал парень, помочь ему надо! – запальчиво огрызался дядя.

– Ну да! Чукчи его зарезали и через городскую стену перекинули, чтоб там его мэнквы подъели! – насмешливо фыркнул Пыу.

– Что? – очнувшись от задумчивости, откликнулся тысяцкий.

– Я говорю… – обрадованный вниманием, начал Пыу.

– Я спрашиваю – что это такое скрипит? Слышите? – нетерпеливым жестом оборвав его, спросил тысяцкий. И все трое обернулись.

Видневшийся в конце улицы чукотский валкаран раскачивался… и вдруг сложился внутрь себя, будто сверху на него наступила великанская нога. И оттуда хлынули олени. Стражники ясно видели выкаченные в ужасе глаза, головы с запрокинутыми до самых спин рогами, молотящие в мерзлую землю копыта…

Посреди обезумевшего стада мчался медведь на порше.

Олень, наполовину черный, наполовину белый, будто зад от одного зверя, а голова от другого, хрипя, как загнанная собачья упряжка, и роняя с губ хлопья пены, низко стлался над землей, словно стараясь выскользнуть из-под сидящего на нем мохнатого седока. Медведь, с выражением полного офигения в широко-широко, совсем не по-медвежьи распахнутых глазах, тоже весь подался вперед, будто пытаясь выпрыгнуть из собственной шкуры. И скакала эта невозможная парочка прямиком к замершим в конце переулка стражникам.