Кустодиев - Аркадий Кудря

Встречаясь в Высоково, молодые люди вместе ходят на этюды. Кустодиев пишет портреты Юлии и ее приемной матери Ю. П. Грек. Именно тем летом художник впервые пробует свои силы как иллюстратор — рисует героев «Мертвых душ» Гоголя для издания, предпринятого в Вятке. Руководить оформлением издания попросили И. Е. Репина — он и привлек своего ученика к этой работе.

Во второй половине июля Кустодиев возвращается в Петербург, где пора возобновлять работу над большим полотном, но сердцем он все еще в Высоково, и туда летит письмо: «Дорогая Юлия Евстафьевна! Простите за дерзкую мысль писать к Вам… Третий день мысли о Вас меня преследуют, то в дороге, то здесь, я ни на минуту не отрываюсь от Вас… Так бы много хотелось Вам сказать перед отъездом, но нельзя было. Я все надеялся, проезжая по мосту, увидеть Вас еще раз, смотрел, не покажется ли в саду розовое платье, не увижу ли на балконе… мне все кажется, что Вы холодно простились со мной…»[91]

Завершая письмо, он просит Юлию откликнуться и писать обо всем, что ей интересно, по адресу: Садовая, 101, кв. 14.

Через два дня в Высоково спешит очередное письмо. Вспоминая усадьбу, Кустодиев пишет: «У Вас теперь 9 часов вечера, на террасе чай — за большим тополем на небе тучки красными полосками тянутся — так тихо-тихо все… я страшно люблю эти вечера за чаем…»[92]

Большое полотно, сообщает он Юлии, уже натянуто на подрамник, Репин приехал в Петербург, и они уже виделись. Через несколько дней вновь приступают к работе, и это значит, что придется ему распрощаться со слабыми надеждами (в случае, если бы вдруг возникла возможность) еще раз в это лето вырваться в Костромскую губернию.

Но вот получено наконец и письмо от Юлии с известием о пошатнувшемся здоровье Марии Петровны Грек. Выразив свою озабоченность по этому поводу, Кустодиев пишет, что скоро, в середине августа, ждет приезда в Петербург брата Михаила, который собирается держать экзамены сразу в три института — в Горный, Технологический и Путейский. По принципу: авось где-нибудь и повезет.

Стоит сообщить и иное: краски, которые Юлия заказала ему, он ей выслал. Вспомнив страх девушки перед невинными обитателями деревенских прудов, Борис позволяет себе легкое подтрунивание: «Как же Вы теперь кончите этюд, зная, что поблизости обитает страшущий и большущий зверь — лягушка!»[93]

Увы, переписку приходится держать в секрете, поскольку старушки Грек неодобрительно относятся к роману Юленьки с начинающим художником. Должно быть, разузнали все о его имущественном положении и поняли, что с таким женихом их воспитаннице придется непросто: кроме неопределенных надежд на будущее, ничего у него нет.

Из позднейших рассказов Юлии Евстафьевны известно, что любые разговоры о том, что Юленька может выйти замуж за «художника из провинции», повергали старушек Грек в ужас, и они тут же принимались вспоминать об уже сделанных ей предложениях руки и сердца, значительно более заманчивых.

Слухи о их переписке, не без помощи Константина Мазина, поделившегося своими подозрениями с Зоей Евстафьевной, все же, написала Юлия, просочились в усадьбу, и предательство Мазина вызывает возмущение Кустодиева. Но, по большому счету, все это не столь важно. По-настоящему волнует его иное: тон писем Юлии стал намного ласковее, теплее, и потому, признается он, хотя и погода серая, скучная, «у меня все поет внутри — или оттого, что я здоров, или оттого, что получил Ваше письмо и готов скакать и прыгать и делать Бог знает что…»[94].

Мысли о Юлии, о Высоково, Семеновском вызывают дорогие его сердцу воспоминания и картины: «Вот я сейчас с таким бы удовольствием побегал с Вами где-нибудь в поле — особенно там за гумном, как, я думаю, теперь хорошо у Вас — серые тучи, ветер шумит по березам, и галки стаями кричат и перелетают; я их страшно люблю. Особенно хорошо теперь в Семеновском у церкви — это такая музыка, что никакая симфония и соната не дадут того радостного и вместе щемящего чувства. А Вы никогда не слыхали, как летят журавли осенью?.. Теперь я, кажется, переживаю самое лучшее время в своей жизни, столько хорошего кругом, столько самых хороших надежд на будущее и столько чудных воспоминаний! Как бы я хотел, чтобы и Вам так же было хорошо, как и мне…»[95]

Сообщая Юлии, что из-за несносного характера дяди сестра с мужем вынуждены искать новую квартиру и, возможно, им с братом Михаилом тоже «придется трогаться», Борис Кустодиев высказывает заветное желание: «Моя мечта — жить где-нибудь в деревне, купить себе местечко, построить там дом небольшой и зажить на славу. Но это, конечно, все будет очень и очень не скоро»[96].

Начало занятий в академии, где прошло уже пять лет учебы, вызывает в сердце лишь тоску, и Борис признается Юлии: «Считаем дни, когда оставишь эти коридоры, эту скучную казарму, где нет ничего живого, свежего, и вырвешься наконец на свободу, туда на простор, к земле, лесу, природе, вздохнешь свободно и станешь работать что-нибудь такое светлое, радостное, молодое и красивое»[97].

Работу над полотном «Торжественное заседание Государственного совета…», судя по всему, Кустодиев отнюдь не считает желанным прорывом к свободе, к светлому и радостному искусству. Уж какой там свет, когда темнота в зале Мариинского дворца, пишет он Юлии в сентябре, «страшная» и «ничего не видно». Для него эта работа — весьма полезный, но все же тягостный этап учебы под руководством Репина в Академии художеств.

С возвращением Юлии Прошинской в Петербург вновь возобновляются их встречи. В письмах, отправленных приемной матери с сентября по ноябрь 1901 года, Юлия сообщает, что на выставке, которую она собирается посетить, демонстрируется портрет сестры Зои, написанный Кустодиевым, и что Мазина она видит редко, а Кустодиева часто, так как занимается с ним, по своим институтским тетрадкам, французским языком, и что, пока Кустодиев будет находиться в Муроме, он должен выучить все французские глаголы, которые она ему задала, и, наконец, что вместо Мурома Кустодиев решил поехать в Семеновское.

Действительно, к началу ноября первоначальные планы Кустодиева ехать для подготовки конкурсной картины на родину Куликова, в Муром, меняются, и он отправляется в те места, которые за последнее время стали ему ближе, — в село Семеновское Кинешемского уезда Костромской губернии.

В течение осени, проведенной вместе с Юлией в Петербурге, Борис Кустодиев сумел окончательно завоевать сердце своей избранницы, их взаимная любовь вступила в новую фазу, и, отправляя в середине ноября письмо Юлии из Кинешмы, Кустодиев вместо обычного прежде обращения на «Вы» обращается к той, кого уже считает своей невестой, иначе: «Вот сейчас смотрю на твою карточку и опять вижу твои глаза… и такую тихую, твою улыбку… Крепко тебя целую…»[98]